Я шла по гребню бархана, уже с трудом выдерживая ступнями жар нагретого песка. Обливалась потом, с ужасом осознавая, что теряю драгоценную влагу. Казалось, я брожу по пустыне целую вечность, скитаюсь, как призрак этих проклятых земель. Плечи поникли, руки обвисли плетьми. Я снова и снова оглядывалась, поворачиваясь вокруг своей оси, в надежде разглядеть верхушки сирадолитных вышек, но видела лишь дюны. Застывшее песчаное море с редкими пучками высохших низких кустарников. Бесконечно облизывала пересохшие губы и с невероятным усилием пыталась прогнать упрямо подкатывающие приступы паники. Закрывала глаза, медленно и шумно втягивала сухой воздух.
Когда за высоким барханом показался частокол сирадолитных вышек, я едва не вскрикнула. Прибавила шаг. Мне так казалось. На деле я едва перебирала ногами, обессилела, перегрелась. На каждом шаге я могла рухнуть от теплового удара. Сирадолитные вышки — всегда оазис. Металл обильно покрывался конденсатом, которого хватало на орошение нескольких крепких пальм
Казалось, я шла целую вечность, но, когда осталось миновать лишь одну высокую дюну, остановилась и бессильно опустилась на песок. Солнце уже давно миновало зенит, испепеляя все вокруг. Я не думала ни о чем, кроме собственной жажды. Страх, невыносимая жара, обгоревшие руки — все отходило на второй план. Я не имела ни малейшего понятия: есть ли на этих вышках какой-то персонал? Хотя бы смотритель? Если меня заметят — вернут аль-Зараху. Теперь это верная смерть.
Какое-то время я наблюдала из-за песчаного хребта. Гипнотизировала воспаленным взглядом металлические трубы с зубчатым навершием, украшенным антенной маяка. Они напоминали странные уродливые мертвые бурджи. У основания ближайшей вышки блекло зеленела пожухлая поросль. Низкорослая, тщедушная. Умирающая, как и сама груда железа. Как и все здесь, выжженное беспощадным солнцем. Зной и бесконечная статика. Если там есть люди, меня вернут палачам. Если я останусь сидеть в песке — палачом станет эта пустыня.
Глупо хотя бы не попробовать.
Я с трудом поднялась на ноги и побрела, воображая, как прижмусь всем телом к прохладному влажному железу, как обрету тень. Как оботру лицо, почувствую воду во рту. Даже в груди засвербило, затрепыхалось. Я приложила руку, чувствуя, как едва уловимо дребезжит папин медальон. Как тогда, в каисе. Будто ободряет. Шутки сознания… Я нащупала его через ткань, зажала в кулаке, будто поймала муху, и та едва заметно жужжала. Слабенько, нежно.
Я добрела до вышки, ступила в тень и раскинула руки, прижимаясь к железу. Не слишком прохладному, едва влажному. Втянула характерный металлический запах, от которого едва не запершило в пересохшем горле. Тело ощутило контраст с раскаленным воздухом, стало немного легче дышать, но что-то было не так. Скудной влаги не хватило даже на то, чтобы смочить губы. Она оставалась на ладонях считанные секунды, даря лишь иллюзорное чувство прохлады, и тут же иссушалась легким обжигающим ветром.