— Не нужно, — покачал головой. — Уходи, Мелисса.
Но я успела почувствовать, как под моими пальцами едва заметно дрогнуло. Вторая догадка оказалась не верной. Первая, судя по всему, тоже, потому что он реагировал на мои прикосновения, как бы ни скрывал.
Я открыто посмотрела в его жесткое лицо:
— Почему ты гонишь меня? Я тебе не нравлюсь?
Он поджал губы:
— Мелисса, не стоит.
— Не нравлюсь? — теперь я точно не намеревалась отступать. Пусть говорит, как есть. Я должна хотя бы знать.
— Ты очень красива.
— Тогда почему?
Он молчал.
— Зачем ты выписал меня?
— Так было нужно.
— Кому?
— Разве это имеет значение?
Я горько усмехнулась:
— Для меня да. Не мучай меня, Пол. Пусть все будет так, как положено. Прошу тебя.
В каком-то безумном порыве я оседлала его колени и обхватила ладонями лицо, склонилась к губам. Он отвернулся:
— Я не железный.
— Я уже в это не верю. Ты каменный. Холодный. Ты жестокий, — хотелось на каждое слово залепить пощечину. Все это было унизительно.
Я убрала руки и отвела взгляд. Чувствовала себя последней шлюхой. Самой грязной, самой мерзкой.
— Я хотел оставить тебе шанс сказать: «Нет». Мне не нужны договорные формальности. Но ты все форсируешь.
Я покачала головой, выдохнула ему в губы:
— Мне не нужен этот шанс. Я не хочу говорить: «Нет».
24
Я почувствовала на спине горячие ладони. Рука Фирела поползла вниз, обжигая через красное кружево:
— Ты не знаешь меня.
Я коснулась губами губ:
— Ты не даешь мне шанса узнать.
В мгновение ока я оказалась на мягком ковре. Фирел нависал надо мной, поглаживая бедро:
— У меня дрянной характер, Мелисса. И я… ревнив. Очень ревнив.
Я потянулась к его губам, но он не подался навстречу.
— Если я считаю женщину своей, то уже не отпускаю, — голос осип, будто пробирал насквозь. — Никогда. Ты понимаешь меня?
Я кивнула, но эти слова были, как шум, потому что от его близости колотилось сердце. Я вдыхала морозный запах его одеколона и просто сходила с ума. Все, чего я так боялась еще неделю назад, отошло на второй план, растворилось. Это всего лишь этап, который нужно пройти. Страх не имел значения. Я слушала голос Фирела, в котором, наконец, сквозило что-то живое, но едва ли в полной мере понимала суть.
Он усмехнулся, покачал головой, касаясь кончиками пальцев моей шеи:
— Ты не понимаешь.
От этих касаний все замирало. В Центре нам давали слепки эмоций, чтобы близость не оказывалась неприятной неожиданностью, но сейчас они представлялись грубыми подделками. Не передавали и половины того, что я чувствовала. Сенситивность — единственное, в чем у меня были лучшие показатели.