–– Радуйся, – Гриша обречённо втянул носом влажный воздух, – по крайней мере от армии тебя точно спас.
–– А чего от неё спасать? – удивлённо повернулся парень и глаза его затуманила лёгкая дымка грусти, свойственная юным романтикам. – Это же так здорово. Представляешь, жить в казарме, ни тебе дедушки, ни школы, ни уроков, только ты и твои друзья. Общие подъёмы, общие тренировки, опять же оружие… Тебя как зовут?
–– Гриша.
–– А я Никита.
–– Дурак ты, Никита, – жестоко прокомментировал Гриша, чувствуя себя на несколько жизней старше сидящего рядом парня. – Ничего хорошего в армии нет. Мне вот повестка пришла. И хотел бы отмазаться, да не с нашими доходами.
–– Гришка. – возбуждённо зашептал Никита, хлопая нового знакомого по плечу. – Давай меняться. Ты учись вместо меня, а я вместо тебя служить пойду.
–– Ну и как ты себе это представляешь? – засмеялся Гриша. – В паспорте-то моя фотография.
–– Тоже мне проблема, – махнул рукой собеседник. – Фотография сделана два года назад, что же тут удивительного, что ты похудел и изменился. Хотя кое-что подправить, конечно, не мешало бы. У меня есть девочки знакомые, которые могут на раз-два изменить фэйс. А самое главное, если бы ты хотел откосить от армии, тебя бы рассматривали со всех сторон, а когда парень идёт служить без проблем, никто длину его носа сравнивать с той, что на фотографии не будет. Волосы перекрашу, а если будут цепляться, что не похож, скажу, что спортом начал заниматься, похудел, изменился. Давай, Гришка, это же так интересно. Мне интересно в армии, тебе в институте.
–– А твой дедушка-кремень?
–– Я из Москвы приехал, так что часто навещать меня он не сможет. Звонить ему буду регулярно, а в случае опасности предупрежу, уедешь куда-нибудь, типа, на практику. Если захотеть, всё можно сделать.
-– И что же, никто и не заметил подмену? – удивлённо улыбнулся Роман.
–– Представьте себе, нет. Во всяком случае, в институте. В те редкие моменты, когда кто-то случайно видел моё личное дело и спрашивал, почему на фотографии лицо чересчур отличается от того, что есть в наличии, я грустно вздыхал, скромно опускал глаза и шептал с болью в голосе: «Диабет, знаете ли. За год двадцать килограмм набрал». Любопытные сразу прятали глаза и откладывали мои документы без лишних вопросов. Так мы прожили полтора года. А потом Никита вернулся. Если я до его возвращения боялся службы в армии, то, глянув, как изменился мой спаситель, мой страх, бесформенный и необоснованный, приобрёл вполне реальные черты. Та перемена, которая произошла с весельчаком-каратистом ввергла меня в панику. Если бы вы видели, Роман Васильевич, взгляд Никиты. Это был взгляд-убийца, готовый выстрелить, раздавить, взорвать всё, что внезапно выскочит на пути. Он странно ходил, странно смотрел, даже ел он так, словно в процессе участвовали только мышцы челюстного аппарата, всё остальное: уши, глаза, сердце, мозг были заняты постоянной охраной, перманентным жутким недоверием. Я не спрашивал, что случилось, а он не очень-то хотел откровенничать. Только когда мы прощались, Никита, глядя куда-то вдаль, прошептал: «Ты оказался прав, Гришка, ничего хорошего в армии нет. Особенно в том аду, в котором мне пришлось побывать». Его, то есть меня, перевели в наш город, и я остаток срока службы работал на дачах у местных генералов. Вместе с документами из части пришла положительная характеристика, так что никто меня не доставал. Через полгода я, отслуживший в Афгане воин-интернационалист, поступил в институт. Правда в другой. Но это уже не важно. Никиту, после этого разговора, я не видел. Больше ничем вам помочь не могу. Но, по-моему, Никита Вершинин не способен на криминальные поступки. Конечно, Афганистан даже самых сильных ломал, но стержень у парня был железный.