Но и об Алиске не думалось. Все ускользал от меня куда-то ее уютный образ. Вроде и сыт и устал, а сон не идет. Ворочался, ворочался. Встал. Подобрал носки. Положил у дивана. Отвернулся к стенке.
Еще мама рассказывала:
…Жена у него, вроде, была до меня.
Ближе к тридцати мне начало казаться, что все люди повторяются. Особенно женщины. Представляют мне новую медсестру, вроде Сашей зовут, а смотрю на ее рыжий хвостик, очки, халатик, и думаю – так ведь эта Валечка из института! Хотя понимаю, что Валечке то сейчас, наверное, как мне, а этой только двадцать. И здороваясь в коридоре с Сашей, внимательно слежу за собой, чтобы нечаянно не назвать ее Валечкой. Потому что она Валечка. Так я и встретил Машу, хотя звали ее Алевтиной. Но она тоже была в ярком платье, тоже бывала в Москве, тоже желала побед. Аля была эпизодична, Аля ничего не значила, но она убедила нас с Аней, что нас нужно спасать.
Ближе к тридцати мне начало казаться, что все рушится. То нежное, хрупкое чудо, которое жило меж наших ладоней, когда под утро, после ночной смены, я провожал Аню до общежития, рушилось. И то, которое позже заполняло пространство между наших лиц, когда мы засыпали на одной подушке, тоже. А другого так и не случалось. А что я мог предложить тебе, Аня? Хорошего врача-специалиста? Так у тебя самой их полный роддом. Мог назвать тысячу возможных причин, засыпать тебя медицинскими терминами, названиями препаратов? Разве ты сама их не знала? Отвести тебя за руку, подождать за дверью… Может это. Но мы ведь ждали чуда…
Разрушение добралось и до отчего дома. Заехал как-то к родителям. Не узнал ни их, ни дом. Саманное строение моего детства выглядело удручающе. Окно выбито, часть стены, по-видимому, горевшая, забита кое-как худыми досками. Полу сгоревший ковер, который когда-то висел над моей кроватью, встретил меня еще во дворе, у калитки. Теперь он принадлежал Бобику. Мама вышла мне навстречу. Ответила на незаданный вопрос: «Уснул с сигаретой». Ну, понятно. Мама неловко куталась в большую папину куртку, стараясь прикрыть вспухший живот. Но такой уже не прикроешь. Я лишь кивнул – теперь знаю. Она развела руками и добавила: «Квартиру обещали».
Рассказал дома Ане. Она пожала плечами, ушла на кухню.
Мы жили с каменными лицами. Друг друга почти не касались. Казалось, начни рушиться здание нашего общежития, так, чтобы штукатурка с потолка, трещины по стенам, мы бы не удивились. Приняли как должное. Но здание стояло целёхоньким, сыпаться начало что-то другое.
Затишье, потом паника, беготня. А мы с Аней, погруженные в своё личное разрушение, смотрели на них безучастно. Только ноги успевали убирать, чтобы бегущие в спешке не запнулись. Чего сидите? Аня очнулась первая. Лучше бы ты, Анечка, загадала нас супругами, безразлично думал я. Вдвоем в одной упряжке было бы легче. Но Аня загадала себя женой. Теперь она всё сама. Боролась, как могла, а я продолжал наблюдать, даже не сокрушался.