Запил свой шикарный обед кофе. Пил медленно, расслаблено, глядя в окно. Слово «одиночество» следовало бы заменить. И с чего это у него общий корень со словом «один»? Ведь одному быть так приятно, а одиноким больно. Когда один – это значит, делай все для себя, все что ты любишь, все что ты хочешь. А когда одиноко тебя все ранит: и любимая музыка, и любимые книги, и все остальное любимое, а нелюбимое тем более. Я не одинок, потому что есть где-то там мама и Алиска, а побыть вот так одному, не стыдясь своей лени и безделья – безумно приятно! Правда, ходят тут иногда старушки всякие… Блин! Зачем я вспомнил про старушку? Теперь опять не спокойно, опять волнуюсь за деньги…
А может он здесь и не жил? – вдруг подумал я. Не живут так люди. Жил где-то в другом месте, а сюда девушек водил? Сколько ему было лет? Наверное, как маме, лет сорок или около того. А может у него семья была, детишки, большой дом, а сюда приходил, чтобы одному побыть, как я сейчас? Хотя мама говорила:
…Детей от первой жены, по-моему, не было.
«В России врач – больше чем просто врач», – сказал мне Валентин Максимович, выдавая зарплату новыми деньгами за позапрошлый месяц. В пересчете на тенге выходили копейки, хлеб и вода. Шел по больничному коридору, пациентов много, а большинство кабинетов пустует. Все хотели есть, врачи не исключение. Шел и думал, врач – больше, чем врач, писатель – больше, чем писатель, и женщина больше, чем женщина. Последние заключил, вспоминая, как Аня отважно оббивала пороги инстанций, чтобы приватизировать нашу комнату в общежитии. И что в России всё такое большое? Да и не в России мы теперь вовсе. Надо было сказать об этом Валентину Максимовичу.
«Надо уезжать из Казахстана», – говорили кругом. И многие уезжали. Кто куда: Израиль, Германия, Штаты, большинство в Россию. И Аня говорила вместе со всеми: «Надо уезжать», и я в который раз отвечал: «Надо». Но мы продолжали сидеть на своем диване, лелеять свое чудо. Мы снова держались за руки. А за окном вершились судьбы с невероятной быстротой. Люди меняли профессии, богатели, нищали, спивались. На те свершения в обычном ходе жизни понадобились бы десятилетия. А теперь всё было быстро. За стенами соседи всё делили квадратные метры, ругались. Что-то всё время падало, грохотало. А мы сидели на своем диване. «Нам бы дом», – говорила Аня, – «Чтобы тихо. Чтобы только мы». Но мы оба знали, что теперь не только мы, и от этого было волнительно.
Уезжали многие, многие не рождались. «Если бы ты видел, сколько их приходит! И все избавляются. Я бы никогда…» – с горячностью говорила Аня, и гладила свой заметно округлившийся живот.