Но так как на этот раз было светло, я не мог не заметить кое-чего на моем пути. Я увидел, что кто-то сидит в холле, словно ожидая, — женщина, точнее, девушка, одетая в черное фигура с непроницаемой вуалью на лице, — и спросил себя, кто она и что ей здесь нужно. Этот вопрос, не имевший ничего общего с моим состоянием, каким-то образом возник у меня в голове; его подбрасывало вверх и вниз бурным приливом, словно бревно, увлеченное яростно мчащимся потоком, то скрывающееся, то вновь всплывающее на поверхность, отданное на милость вод. Он ни на мгновение не остановил меня, когда я поспешил в комнату отца, но он овладел моим сознанием. Я распахнул дверь кабинета отца и снова закрыл ее за собой, не сознавая, есть ли там кто, и чем занят. Дневной свет не позволил мне разглядеть его так же четко, как свет лампы ночью. При звуке открывшейся двери он поднял на меня испуганный взгляд и, внезапно поднявшись, перебив кого-то, говорившего с ним очень серьезно и даже горячо, пошел мне навстречу.
— Сейчас меня нельзя беспокоить, — быстро произнес он. — Я занят. — Но затем, увидев мое состояние и поняв, что произошло, он изменился в лице. — Фил, — сказал он тихо, повелительным тоном, — мальчик мой, уходи; отправляйся к себе, не нужно, чтобы тебя видели…
— Я не могу уйти, — ответил я. — Это невозможно. Ты знаешь, зачем я пришел. Я не могу уйти, даже если бы захотел. Это сильнее меня.
— Ступайте, сэр, — повторил он, — уходите сейчас же, никаких глупостей. Вам нельзя здесь находиться. Иди, иди!
Я ничего не ответил. Не знаю, способен ли я был это сделать. Раньше между нами никогда не случалось ссор, но сейчас я не мог ни ответить, ни уйти. Я находился в совершенном смятении. Я слышал, что он сказал, и был в состоянии ответить; но его слова были подобны соломинкам, брошенным в могучий поток. Своим замутненным взором я разглядел, кто был этот другой человек, разговаривавший с ним. Это была женщина, одетая в траур, как и та, что сидела в холле; только эта была средних лет, и похожа на почтенную служанку. Она плакала и, во время моего короткого общения с отцом, вытерла глаза носовым платком, который она скомкала в маленький шарик, очевидно, в сильном волнении. Она повернулась и посмотрела на меня, когда отец обратился ко мне, — на мгновение, с проблеском надежды, — после чего снова приняла прежнюю позу.
Отец вернулся на свое место. Он тоже был сильно взволнован, хотя и делал все возможное, чтобы скрыть это. Мое несвоевременное появление, очевидно, было для него большой и неожиданной помехой. Он бросил на меня взгляд, какой я не видел никогда прежде, — полный крайнего неудовольствия, — и снова сел, не сказав, однако, больше ничего.