Просительница молча наблюдала за этой короткой стычкой с тем ужасом и интересом, с каким женщины обычно наблюдают за ссорой между мужчинами. Она вздрогнула и отшатнулась, услышав его слова, но не сводила с меня глаз, следя за каждым моим движением. Когда я повернулся, собираясь уйти, у нее вырвался возглас разочарования и упрека, и даже мой отец уставился на меня, пораженный тем, как быстро и легко справился со мной. Я остановился на мгновение и оглянулся на них; сквозь туман лихорадочного возбуждения они казались большими и расплывчатыми.
— Я никуда не ухожу, — сказал я. — Я иду за другим посыльным, которого ты не сможешь прогнать.
Отец встал и крикнул мне:
— Я не позволю трогать ничего из того, что принадлежит ей. Ничто из того, что принадлежит ей, не должно быть осквернено…
Но я не хотел больше ничего слышать; я знал, что должен делать. Не могу сказать, каким образом это было ниспослано мне, но уверенность в том, что я получу помощь оттуда, откуда ее никто не ждет, успокоила меня. Я вышел в холл, где ждала молодая незнакомка. Я подошел к ней и тронул за плечо. Она тотчас же встала, слегка встревоженная, но в то же время послушная и покорная, как будто ожидала вызова. Я попросил ее снять вуаль и шляпку, почти не глядя на нее, почти не видя ее, просто зная, что могу увидеть; я взял ее мягкую, маленькую, прохладную, дрожащую руку в свою; она была такая мягкая и прохладная, — не холодная, — что я почувствовал ее трепетное прикосновение. Все это время я двигался и говорил, словно во сне, без смущения, не задумываясь, не теряя времени; все проблемы реальной жизни будто исчезли. Отец все еще стоял, слегка наклонившись вперед, как и в тот момент, когда я удалился; угрожающе, но в то же время с ужасом, не зная, что я собираюсь сделать, когда я вернулся со своей спутницей. Это было единственное, к чему он не был готов. Он был застигнут врасплох. Он бросил на нее один-единственный взгляд, вскинул руки над головой и издал такой дикий крик, словно это был последний прощальный вселенский крик: «Агнес!», после чего вдруг рухнул, как подкошенный, в свое кресло.
У меня не было времени подумать, как он себя чувствует и слышит ли он мои слова. Мне нужно было передать свое послание.
— Отец, — сказал я, тяжело дыша, — именно для этого разверзлись небеса, и та, кого я никогда не видел, та, кого я не знаю, овладела мною. Если бы мы были менее земными, то увидели бы ее саму, а не только ее образ. Я не знал, что она имела в виду. Я вел себя как дурак, ничего не понимая. Вот уже третий раз я прихожу к тебе с ее посланием, не зная, что сказать. Но теперь я это понял. Это ее послание. Наконец-то я это понял.