— Пока все идет очень хорошо, — ответил он, — никаких осложнений нет. Но имейте в виду, Мортимер, вам нужно быть очень осторожным. Ни слова о прошлой ночи.
Мне пришлось рассказать ему о моем последнем разговоре с Роландом и о том невозможном требовании, которое он мне предъявил, и хотя он пытался шутить, я видел, что он был очень встревожен.
— Вам следует попросту солгать, — сказал он, — поклясться, что вы изгнали это существо, — но этот человек был слишком добросердечен, чтобы удовлетвориться этим. — Это ужасно серьезно, Мортимер. Я не могу отнестись к этому легкомысленно, как мне бы хотелось. Я желал бы найти выход из этого положения, ради вас. Кстати, — коротко добавил он, — вы заметили куст можжевельника слева?
— Один из них находился справа от дверного проема. Я заметил вашу ошибку вчера вечером.
— Ошибку! — воскликнул он с каким-то странным тихим смешком, подняв воротник пальто, словно почувствовав холод. — Сегодня утром там нет никакого можжевельника, ни справа, ни слева. Можете пойти и убедиться в этом сами. — Через несколько минут он уже садился в вагон; оглянулся на меня и помахал на прощание. — Я вернусь сегодня вечером, — сказал он.
Не думаю, чтобы у меня были какие-то чувства по поводу доктора, когда я шел прочь от суеты железнодорожной станции, заставлявшей меня воспринимать мои личные заботы как нечто весьма и весьма странное. Прежде я испытывал явное удовлетворение от того, что скептицизм Симсона был полностью побежден. Но теперь мне предстояла более серьезная часть дела. Я направился от станции прямо к дому священника, стоявшему на небольшой ровной поляне на берегу реки напротив Брентвудского леса. Священник принадлежал к той разновидности, какая сегодня почти не встречается в Шотландии, в отличие от прежних времен. Это был человек из хорошей семьи, прекрасно образованный, разбирающийся в философии, не столько следуя грекам, сколько собственному опыту, — человек, который встречался в течение своей жизни с большинством известных людей, когда-либо бывавших в Шотландии, и который, как говорили, был очень здрав в своих рассуждениях, не в ущерб той терпимости, которой обычно наделены старики, обладающие мягким характером. Он был старомоден; возможно, не задумывался о проблемах богословия, — обычно это свойственно молодым людям, — и не задавал себе никаких трудных вопросов об исповедании веры; но он понимал человеческую природу, и это, пожалуй, было лучшим его качеством. Он принял меня с самым сердечным радушием.
— Входите, полковник Мортимер, — сказал он. — Я тем более рад вас видеть, что считаю это хорошим знаком для мальчика. С ним все хорошо? Хвала Господу, да благословит Он его и сохранит. Я часто молюсь за него.