Что касается меня, то я тоже была занята своим обычным делом, то есть, ничем особенным. Я, как всегда, сидела с книгой, и была поглощена ею; но все равно сознавала, что происходит вокруг. Прохожие прогуливались по широкому тротуару, и, проходя под открытым окном, обменивались замечаниями, которые я воспринимала смутно, но иногда они заставляли меня улыбнуться. Интонации, произношение, казались мне «чем-то невразумительным», были для меня необычными и ассоциировались с чем-то приятным и праздничным; иногда они рассказывали друг другу что-нибудь забавное, но часто нечто, наводившее на мысль о целой истории; вскоре они стали доноситься до меня реже, голоса смолкли. Было уже поздно, хотя на улице все еще царил мягкий дневной свет. Весь долгий вечер, состоявший, казалось, из бесконечных часов, — долгих, но не утомительных, растянутых, словно чарам света и уличной жизни никогда не суждено было кончиться, — я, время от времени, совершенно неожиданно для самой себя, бросала взгляд на таинственное окно, о котором говорили моя тетя и ее подруги, и чувствовала себя, хотя и не осмеливалась признаться в этом, довольно глупо. Оно привлекло мой взгляд без всякого намерения с моей стороны, когда я остановилась, как бы для того, чтобы перевести дух, посреди потока неразличимых мыслей и вещей извне и внутри, которые несли меня вперед. Сначала мне пришло в голову, с легким ощущением совершённого открытия: как нелепо утверждать, будто это не окно, — обычное окно, через которое можно смотреть! Почему же тогда они в этом сомневались, эти старики? Подняв глаза, я вдруг увидела слабую серость как бы видимого пространства позади него — комната, конечно, была тусклая, поскольку, естественно, за окном должна была располагаться комната, — очень тусклая, но вместе с тем настолько очевидная, что если бы кто-нибудь, находившийся в ней, подошел к окну, в этом не было бы ничего удивительного. Ибо за стеклами, о которых спорили эти старые полуслепые дамы, — были ли они стеклами настоящими или только вымышленными, обозначенными на стене, — определенно чувствовалось пространство. Как глупо! глаза, которые могли видеть, помогали понять это за минуту. Сейчас это была всего лишь серость, но она была безошибочно узнаваема; пространство, которое снова погрузилось во мрак, подобно любой комнате, когда смотришь в нее с улицы. В ней не было занавесок, чтобы определить, обитаема она или нет, но комната — о, она была совершенно реальной! Я была довольна собой, но ничего не сказала, пока тетя Мэри шуршала газетой, ожидая благоприятного момента, чтобы объявить об открытии, которое сразу же разрешало ее проблему. Потом меня снова унесло течением, и я забыла про окно, пока кто-то не бросил мне из внешнего мира: «Я ухожу, скоро стемнеет». Стемнеет! о чем только он думал? Никогда не будет темно, в чем легко убедиться, блуждая в мягком воздухе еще несколько часов; я снова посмотрела через дорогу.