— Проследил, куда и с кем отправилась, где живет?
— Никак нет, ваше скародие, конфуз случился. Покуда я туда-сюда, меня от нее оттерли. Видел, как уходила. Я за ней, тут мне ножку подставили, а она исчезла.
— Упустил? — Терещенко нахмурился.
— Исправлюсь, ваше скародие, виноват.
Ротмистр забарабанил пальцами по столу, спросил хмурясь:
— Ты кто?
— Филер, ваше скародие.
— Фи-илер, — презрительно скривил губы ротмистр. — Филер должен иметь голову с мозгами, а у тебя дерьмо собачье.
Егора Зиновеича страх пробрал.
— Кум твой ее знает? — спросил ротмистр.
— Спрашивал, впервой видит.
— Врет, поди.
— Никак нет, ваше скародие, он верующий и престолу послужить завсегда готов.
— Гм! Однако допрос снимем, может, чего и расскажет. Фамилию кума хоть помнишь?
— Как же, ваше скародие? — обиделся Егор Зиновеич. — Вместе мастерству плотницкому обучались.
— Вот мы с ним и побеседуем.
Едва за агентом закрылась дверь, ротмистр задумался и сказал сам себе вслух:
— Тэк-с, голубчики, — ротмистр снова забарабанил по столу, — уж не с вашей ли помощью на механическом…
Прокламации распространяли все члены «Товарищества санкт-петербургских мастеровых» на заводе Берда и на Александровском, на Обуховском, у путиловцев, среди рабочих Нового адмиралтейства и на Патронном, на «Арсенале» и на Новой бумагопрядильне. Шли с прокламациями к своим товарищам рабочие кружков самообразования, передавали из рук в руки, читали неграмотным.
Фабрично-заводской Петербург готовился по-революционному отметить десятилетие со дня смерти Николая Алексеевича Некрасова. Чествовали русского поэта-демократа, борца с самодержавием, певца будущей, свободной России.
В Петербург пришла весна. Еще не пробилась первая зелень, и чернели голые кусты и деревья, а на Марсовом поле но утрам уже играл военный оркестр. Сияли медные трубы, звенели литавры, выстраивались войска, далеко раздавались команды, и в церемониальном марше шли полки. А по краям Марсова поля толпилась праздная публика, останавливались фаэтоны, кареты.
В сопровождении пышной свиты приезжал на учения «божьей милостью государь император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая и прочая», чья власть казалась для большинства его подданных вечной, незыблемой. Барабаны выбивали «встречу», склонялись знамена, солдаты и толпа горланили «ура», но бородатое лицо царя непроницаемо, взгляд угрюмый.
Ротмистр Терещенко в эти дни появлялся на службе спозаранку. В жандармском управлении царила нервозная обстановка. Близился день панихиды по покойному Александру Второму, убиенному злоумышленниками, и все силы жандармерии и полиции были брошены на охрану Александра Третьего.