Вчера Точисский получил письмо из дому. Мать жаловалась на его молчание. Что ж, она права. Никакая занятость не оправдывала его, и Павел решил, что сегодня сразу, как только вернется на квартиру, напишет им большое письмо. Оно будет теплое, и ни строчки огорчительной. Он расскажет родным, что работает, много занимается, часто видится с Марией… Он ни словом не обмолвится, как ночами врывалась тоска по дому. Напутствия дяди Станислава он не усвоил, больше того, вовлек в свое опасное дело и Марию…
Хозяин типографии повернулся на каблучках.
— Вы, господин Точисский, умеете писать, и перо у вас бойкое. Но, повторяю, излишне горячее-с. Конечно, если бы мы располагали возможностью… — он развел руками. — К сожалению, таковой не имеем-с. Советую обратиться в другие типографии. Надеюсь, в рекомендациях не нуждаетесь? А вообще, наведывайтесь к нам. Весьма возможно, и потребуется наборщик…
Когда возвращался, приостановился у наборной кассы:
— Поговорить надо, Федор. Наборщик поднял глаза:
— Подожди на улице, выйду.
Федор не задержался. Постоял, щурясь от яркого солнца, сказал Павлу:
— Как воробьи расчирикались. — И улыбнулся. — Мальчишкой любил зимой силки ставить… Звал чего? Сказывай, а то хозяин и так косится. Говорит, руки не такие проворные, как прежде. А я виноват? — Федор печально взглянул на свои пальцы, пошевелил ими.
Точисский обнял его за плечи.
— Не забыл, Федор, какого поэта почти десять лет назад хоронила Россия?
Наборщик с удивлением повернулся к Павлу.
— Некрасова? И ты спрашиваешь? — Помолчал, потом снова сказал: — Знаешь, когда хоронили Некрасова, мы оставили работу и всей типографией шли за гробом…
— Хорошо было бы к десятилетию со дня его смерти по заводам и фабрикам распространить прокламацию о нем, он хотел видеть Россию свободной и счастливой…
— Ты напиши такую прокламацию, Павел. Все обскажи, как мне сейчас, а мы ее напечатаем, хозяин и знать не будет.
В жандармское отделение прокламацию доставил Егор Зиновеич. Жандармский ротмистр Терещенко, лицо одутловатое, глаза навыкате, бесцветные, сидел за массивным двухтумбовым столом. Егору Зиновеичу на приветствие кивнул в ответ. Прочитав прокламацию, потер руки.
— Ваше скародие!
Ротмистр поморщился. Этакий дуболом агент, «ваше благородие» и то правильно выговорить не может. Агент снова:
— Ваше скародие, прихожу я, значит, к куму своему в мастерские Нового адмиралтейства, а они читают.
— Кто, кум?
— Никак нет, ваше скародие, кум грамоте не обучен.
— Кто же читает? — недовольно пошевелил бровями ротмистр.
— Барышня, ваше скародие. Обличьем на мастеровую не схожа. Ее рабочие дочкой звали, а как по имени, не ведаю. Из себя барышня ростом невеличка, круглолица, коса русая. Все о народе плела. Некрасова поминала.