Ночной Петербург открылся издалека огнями.
— Как развозить велите? — спросил покладистый возница.
Ответил за всех Павел:
— При въезде в город остановите, нам в разные места. Мужик хлестнул лошадку веревочными вожжами.
Дровни дернулись, покатились быстрее. Вот и предместье, первые домики столицы, фабрично-заводская окраина, Проехали еще немного. Точисский тронул крестьянина за рукав тулупа;
— Здесь!
Оставили дровни, поблагодарили нелюбопытного, на их счастье, мужика, сбились кучно, прощаясь.
Точисский с Шелгуновым большую часть дороги шли вместе. Когда надо было расходиться, Василий предложил:
— Переночуй у меня, Варфоломеич, утро вечера мудренее.
— Нет, не могу в неведении. Я должен знать, удалось ли Дмитрию и Людвигу переправить литературу. Если охранка не обнаружит недозволенных книг, ей будет трудно без вещественных доказательств завести дело о пропаганде социализма.
— Э-э, Варфоломеич, ежели жандармы уцепятся, церемониться не станут, такая уж у них должность собачья.
— А я, Василий, на легкую жизнь и не рассчитывал…
— Верно говоришь, Варфоломеич, у охранки свое дело, а у нас свое и за нами будущее.
Крепко пожав руки, расстались.
Путь далекий, и мысли далеко уводят: кто уцелеет, кого заберут, выдержат ли те, кто окажется в охранке, как перенесут тюрьмы и ссылки, останутся ли революционерами, не свернут ли с пути?
У дома Точисский остановился, поднял голову, Окно в их квартире светилось. Обрадовался: значит, Дмитрий дома. Постучал. Дверь распахнулась, и Павел оказался лицом к лицу с жандармами.
Заскрипели засовы, с лязгом закрылась тяжелая железная дверь. Ключ в замочной скважине повернулся о враждебным, раздражающим скрежетом.
«Не смазывают, — подумал Точисский. — А может, специально напоминают заключенному о его безнадежном положении…»
Его доставили в тюрьму. В конторе долго оформляли дело, обыскивали, записывали. Скрипело перо, и голос резкий, грубый:
— Имя, фамилия… Место рождения… Вероисповедание… Лета… Грамотность… Родители…
Потом множество решетчатых дверей, коридоры. И вот камера.
Небольшая одиночка — пять шагов в длину, пять в ширину. У стены железная кровать, покрытая серым суконным одеялом. Здесь же металлический столик, грубо сколоченная табуретка. Окошко заделано решеткой, забелено известью, чтоб арестант вольной жизни не видел.
Точисский постоял около кровати и, преодолевая брезгливость, не раздеваясь, лег, подложил ладонь под голову. Итак, взяли его и Дмитрия, а как остальные?
Когда везли в тюрьму, надеялся попасть в дом предварительного заключения, на Шпалерную, в общую камеру, однако начали с одиночки. Когда первый допрос? Какое обвинение предъявят?