Был прав бы цирк, где нами оживили
Тот стейк-мистейк, что в sangre — на sarten,
Как раз те дни сорили чаевыми,
Как раз на ночь не хватит им затем.
Не хватит нам на сбить хоть что-то, кроме,
В том липком тире, жестяной болван,
Ни меткости, ни призовых в синдроме
От, на словах: не те, кто — по словам.
Вот этот цербер, — надувная панда,
Восточный шершень сочного бревна
Нам подают которым из серванта
Портрет меня но в рамке не меня.
Завидуй, шредер, острому подтексту,
Лети как та корейская морковь,
Из уважения к оставленному месту,
Стремительная к дырке нелюбовь.
Вот жестяной болван, пускай и тратит,
И весь свой тир, и панд, и меткий глаз,
На рост бревна, чтоб — поведётся, лапоть,
Распустит ветки, листья, пенопласт.
Нас нет древней (амёбы — исключенье),
Нас метче нет (коль речь о провиант),
Но реку взять — что б делало теченье,
Не существуй бы устий étudiant.
Что учит он из высших заведений
Трухлявым раком, сеткой карася,
Попёртый поц, возможно, даже гений,
Из неких лилий, заводью скользя?
Ха-ха, стреляйтесь! Вешайтесь в прихожей!
Мечи вонзите в vientre, abdomen!
Цедите всё, что вывернуто кожей,
Такой же кожи компаса взамен.
Ох, побежал бы, если б дали север,
Но где уж тиру — против соболей!