В ночи, кого я обману,
Приносит кашу Кенуну.
Её и грудь, и габариты,
От раздражения, шутя ли,
Всегда объятиям открыты,
Но я лишь родинки считаю.
Где шли наверх её лосины,
Напоминало место силы,
Но нас не взять обычной ей,
Кто носит кашу медсестрицей,
И габариты есть — жирней
И даже грудь — на полстраницы,
Пока расписываешь, упс,
Она — на целую, клянусь.
Не надо этих нам обычных,
Где только б родинки плюс/минус
Ни хоть кого, ни медсестричек,
Мы б лучше там повеселились,
Где позади регистратуры
За прочной дверью кабинет,
Едятся сочные гриль-куры
Там персоналом на обед.
Уж точно тайны не открыл,
Что притягают куры-гриль.
(а персонал — не привлекает,
он от болезни отвлекает,
мешает жизненному циклу
и прибегает к мотоциклу,
порою на работу ездя,
не подобает грили есть им
о, в лягушат, о, в лягушат
пущай на мотыках скачат)
Огрев беднягу сковородкой,
И намахавшимся отвёрткой,
Во исполненье, скажем, долга,
Над не делившимся врачом,
Тем хорошо, кому не плохо
От тех, кому не хорошо.
Я так и так не в адеквате,
О чём и надпись на палате,
И знаю правило мучений,
Пускай не долгих, но пока
Он не достиг окоченений,
С отвёрткой двигалась рука,
Пусть восприимчивым слегка
Нам от мучения подонка
Теперь неловко, но не рад
Никто из тех, кому неловко
Вершить безнравственный обряд.
Однако крестишься в иконку,
И постигаются скорей,
Спиной похрустывая громко,
Объекты грилевых курей.
А перекрестишься назад,
Еще существенней хрустят,
Они как если б страусят.
О, Кенуну! О, Кенуну!
Как мало ты приносишь кашек,
И в твой когда-нибудь-ский ящик
Из погремушки погрему.