Я знаю, Ферстер, что ты далеко не дурак. Из всего мною сказанного, а точнее недосказанного, ты ведь уже понял, что придется пересечь линию фронта в зоне действий Группы армий «Север» и вывезти с территории, контролируемой советами, что-то.
Или кого-то.
Ведь понял? По глазам вижу, что понял.
— Мне сказали, что дюжина — это любимое число в вашем полку. Значит группа будет 12 человек, включая вас. — подытожил я. — Мне бы подошли, конечно, лучше офицеры из числа русских военнопленных.
— Извините, но нет. — категорично заявил Ферстер. — Русские пока еще слишком сырой материал для подобной операции. Кроме того, они непредсказуемы.
— Украинцы? У вас же есть батальон «Нахтигаль»? — предложил я в форме вопроса.
— И «Роланд». Не подойдут. — он отрицательно покачал головой. — Туповаты и чересчур кровожадны. — он посмотрел в окно, невдалеке за которым солдаты батальона продолжали тренироваться. — У вас будут немцы. — он перевел взгляд на меня. — Уверяю, если я вам подхожу, то и они вас устроят. Гарантирую. В конце концов, Глеб Александрович, это мне им свою шкуру доверять.
Хороший аргумент.
— Мне тоже, Ферстер. План операции разрабатывал я и руководить ею тоже буду я. Непосредственно.
— Вы идете с нами? — задал он, заведомо, риторический вопрос с искренним изумлением в голосе.
— Откуда вы так хорошо знаете русский, Ферстер? — сменил я тему. — Вас же должны были привезти в Германию совсем еще ребенком.
— Да, мне было четыре года. — сответил он. — Мать у меня русская. Я все детство и юность провел среди русских эмигрантов в Берлине.
— Ваш отец погиб на войне? — поинтересовался я. — С нами или с большевиками?
С нами.
Надо же, я себя совсем не идентифицирую с русскими, а ведь мой отец воевал, как раз, против немцев. В ту войну против.
Впервые я увидел на лице Ферстера что-то отдаленно напоминающее проявление эмоций. Что это? Ненависть? К кому?
— Моего отца убили в декабре 14-го во время петроградских немецких погромов. — он посмотрел на меня уже спокойно. — У нас была аптека на Бассейной, недалеко от Мальцевского рынка. — Ферстер просто говорил, говорил абсолютно спокойным тоном, я бы даже сказал, ничего не выражающим, тоном — Вот прямо в ней отца и убили. Зарезали, как свинью. Поляки. Точнее польские жиды. У него семья работала. Якубовичи. Муж и жена. — он опять посмотрел в окно. — Мать рассказывала, что отец защищал их от черносотенцев в пятом году.
Он сделал паузу.
— Мне было четыре месяца. — Ферстер посмотрел на меня своим обычным улыбающимся взглядом. — Я еще грудь сосал. Так что ненависть к русским, полякам и жидам я впитал с молоком матери в буквальном смысле этого слова. Что-то еще?