— Молись, Монечка,— даст бог, все обойдется, все будет хорошо.
— Не хочу молиться и жить не хочу.
— Монечка, дитятко родное,— успокаивала мать несчастную дочь, а старый священник клал ладони на ее голову, поднимал к небу глаза и горячо молился, дрожа от нервного возбуждения и переживаний.
Спокойно, хотя и невесело, отпраздновали хуторяне рождество. Зима стояла на редкость холодная, ветреная а снежная. Плотным белым покрывалом бог прикрыл земные грехи — убийства, насилия, грабежи... По слухам, дошедшим с фронта, казалось, что две вражеские силы не двинутся с места до самой весны, но людские надежды не оправдались — второе наступление было подобно грому средь ясного неба.
Батарея, оборонявшая когда-то мост, при отступлении оказалась на старой, хорошо знакомой дороге. Фейерверкер Синица, не раздумывая долго, свернул в сторону хутора.
Трудно было узнать теперь то место. Все хозяйственные строения сгорели, лишь чудом уцелел дом. Во дворе, среди обгоревших бревен, лежала убитая собака. В доме, на печке, сидела совсем ослепшая Домицелия. Она развернула на ногах, как ребенок, письмо раненого Блажиса, присланное им из Москвы, и все время гладила его шершавыми ладонями. В доме было холодно, как в сарае,— снарядом снесло часть крыши и пробило потолок. Занят был делом и Ян. Он сидел возле стола на осколках стекла и пытался соломенным кулем заткнуть дыру в окне. И все время дымил цигаркой, где вместо табака был мох из стены. Старик давно не брился, не расчесывался и ужасно похудел.
Он бросил грустный взгляд на отступающую русскую армию и что-то тихо зашептал.
— Здравствуй, дядюшка Ян! Здорово вас тут...
— Во время вчерашнего боя, братец.
— А где ваши дочки?
—- Убежали вчера, да, видно, не поспеют на машину.
А тут вдруг открываются двери, и на пороге появляются девчата с узлами.
— Вот это здорово! — воскликнул Синица,— Значит, вернулись?
— Да куда уж нам от родителей? — и обе заплакали.
— А почему же раньше не убегали?
— Почему? Кто ж знал...— ответил Ян за дочерей, и по тону его ответа не понять, то ли он так привязан к своему гнезду, или они действительно не знали.
— Ну, прощайте! Ликисвейкас!
— Су дев! — а сами плачут, будто их оставляют на верную гибель.
Фейерверкер сел на коня и поскакал догонять своих.
Озеро замерзло, лишь на середине кое-где поблескивают на солнце темные полыньи. Искрится на морозе снег. Низко над землей пролетела с хриплым криком ворона. На белой дороге колесами орудий выбиты глубокие колеи. Осторожно спускается с горы длинная армейская колонна; она чем-то напоминает бесконечную серую ленту, уводящую людей в глухую неизвестность...