— Из винтовок...— вслух произнес старик.
А сердце готово было выскочить из груди. Спустя какое-то время застучал пулемет, ровно и долго: та-та-та, а в стороне, куда вчера артиллеристы таскали доски, кругляки и жерди, послышалась резкая и громкая команда:
— Один патрон, беглый огонь!!!
Одновременно раздался оглушающий залп всей батареи. Ян с растерянным видом побежал в дом, но тут же снова выскочил, направляясь за ворота.
— Да ведь это же свои... чего бояться?
Но потом весь день, до конца боя, старик уже не мог прийти в себя. Будто какая-то пелена заслонила глаза. Ему казалось, что все это происходит в каком-то кошмарном сне, вне времени и пространства, и лишь болезненное чувство тревоги за свою судьбу, судьбы жены, дочерей и солдат возвращало его в мир реальных событий.
Мимо бежали пехотинцы, проносились патронные двуколки; по лощине прогрохотала, меняя позицию, артиллерийская батарея, на хутор плелись легко раненные. Старик поил их водой, укладывал в доме и во дворе на чистую свежую солому. Слоняясь в растерянности по усадьбе, он в конце двора набрел на убитого. Вначале хотел было вернуться, но какая-то сила потянула вперед. Подошел, тупо уставился на оскаленные зубы, окровавленное лицо, широко раскинутые руки и все пытался как-то привести в порядок свои беспокойные мысли.
К ночи, когда бой стал утихать, Ян вспомнил, что весь день ничего не ел и не кормил скотину.
Ночь. Утро. Опять засветило солнце, наступил день Не верилось, что все тихо.
Немцы отступили. Утром в саду Шимкунаса седовласый полковник разговаривал в наступившей тишине с кем-то по телефону:
— Не хватает сил подбирать. Лежат цепями, колоннами. Бог их знает, то ли так убиты, то ли сползлись в кучи, когда были ранены. Трупов не менее трех тысяч только на моей позиции. Может, тыл подберет?
Ян слушает и не в силах понять, сколько может быть убитых в одной куче и как они сползлись?
Вернулась жена с бледной как полотно Монтей и нервно-суетливой Ядвисей.
Они просидели в костеле весь бой и ничего не видели, все молились и плакали.
В доме Монтя села у окна, подперев голову руками, и тихо заплакала.
Ядвиська время от времени выбегала в сад и с ужасом поглядывала на полотняные окровавленные носилки и бородатых запыленных санитаров с красными крестами на рукавах, на неподвижных немецких солдат в желтых подкованных сапогах, на телеги, где стонали раненые, на автомобиль, беспрестанно носившийся по большаку то в одну, то в другую стороны.
Увидела, как санитар, неловко оступившись, едва удержал в руках носилки с раненым, и улыбнулась, но тут же выругала себя за неуместный смех.