Но те, кто побогаче, все ж оставляют деньги на столе.
— Хорошие ребята,— говорят в доме после их ухода,— все такие веселые.
— Милые, гостеприимные люди, — делятся солдаты по дороге в часть своими впечатлениями.
А тем временем тревожное настроение росло, перекидывалось от хутора к хутору, сеяло среди крестьян беспокойство и новые заботы.
Старик, сидя иногда вечером у солдатского костра и потягивая трубку, говорил в поисках сочувствия:
— Боюсь, хлеб собрать не успею. Свезу в гумно, a npидут свои или чужие и пустят добро с огнем.
— Не бойся,— успокаивали его солдаты,— Зачем жечь хлеб? Мирных жителей трогать возбраняется.
III
И вот враги-богатыри сошлись. На рассвете ожидается бой. Стали закапываться в землю.
Ночью с позиции на хутор явились солдаты (не те, что охраняли мост, те уже давно уехали вперед) и тотчас принялись ломать ворота, двери и заборы на строительство блиндажей.
Ян вышел из дома.
— Так нельзя! Я вам не разрешал,—бросил он солдату, тащившему длинную толстую доску.
— Что значит — нельзя? А мы без разрешения возьмем... Война, дедуня. Тебе заплатят.
А солдаты идут и идут.
Ян ничего не понимает. Вчера он раздарил много хлеба, сала. По-христиански, без денег. Даже самому радостно было. Ему и сейчас не жалко. Только зачем же все разрушать? Обидно. Без войны все разрушают.
Наступило утро. Воинские колонны движутся в обе стороны — туда, назад, Грохочут телеги, кухни, орудия. Скачут кавалеристы...
А утро такое солнечное, теплое. Небо синее-синее. Вдали, над лесом, выплывают откуда-то белые клубочки дыма. Появятся и медленно тают. Оттуда доносится странный гул, похожий на раскаты далекого грома.
— Что это, земляки? — спрашивает литвин бегущего в панике пехотинца.
Не получив вразумительного ответа, он повторяет вопрос телефонистам, торопливо разматывавшим катушку с кабелем.
— Что? Шрапнели... Удирай, дед, поскорее!
Ян приложил ладонь к глазам и стал пристально вглядываться в белые клубочки, появлявшиеся высоко над лесом. Нет, он не покинет свою усадьбу, свое хозяйство. Он спокоен: жена с дочерьми, прихватив узлы и свертки, еще на рассвете пошли в костел, далеко в тыл.
— Тра-рах!
Ян от неожиданности вздрогнул и едва не упал. Собачонка дико взвизгнула в страхе и кубарем метнулась в подворотню. Огромный черный столб земли и дыма поднялся на склоне горы и медленно пополз вверх, над головой со свистом пронеслись осколки.
Ян перекрестился и, забежав за угол дома, прижался к стенке. Слышно было, как за горой словно хлопает кто-то хлопушкой или бабы вальком стирают белье. Поначалу редко и кое-где: тах! тах! Затем все чаще и чаще — и посыпалось-покатилось, как горох о стену: хлоп-лоп-лоп!