– Эля, детка! Ну наконец! Плотный невысокий парень с взбитым чубом жестких волос и узких, до неприличия, штанах подхватил Электру под руку и, вихляя пухлым задом, потащил танцевать. Алька отвернулась. Смотреть на извивающуюся в руках мужчины девушку было и приятно, и стыдно. И как-то горячо…
– Лина. Вам не по себе? Возьмите, это вкусно.
Эдик протягивал ей широкий бокал с клубникой, залитой лимонадом.
«Откуда сейчас клубника? И зачем портить ее лимонадом» – подумала Алька. Она решила ничему не удивляться и молчать. Совсем молчать тем более, что она ни слова не знает по-русски. Отпив из бокала, она почувствовала острые незнакомые иголочки на языке. А клубника… Она ела ее раз в жизни, две ягодки, угостили в гостях летом. И смело махнула бокал до дна!
– А! Будь что будет, раз уж я – Лина!
Второй бокал она пила уже медленно, неспешно, сидя в огромном кресле, утопившем ее в своей упругой мягкой неге. На подлокотнике сидел Эдик и что-то нежно говорил, чуть поглаживая ей руку. Она почти не слушала слова, зачем, она все равно ничего не понимает, ей бы по-фински… Комната плыла в тумане, она танцевала с Эдиком, тесно прижавшись к его твердому телу и таяла, таяла…
Потом они учились танцевать какой-то странный танец, он был быстрым и смешным. Алька скинула туфли и вихлялась всем телом, стараясь повторять точные движения Эдика и Электры. А они танцевали это потрясающе!
«Дура! Не вихляй задницей», – визжала и хохотала Эля – «Это же твист! Это тебе не камаринская! Смотри, Эд! У нее получается! Да здорово! Она же прирожденная стиляга!»
Потом, в тесном углу кухни, у самого черного лифта, Эля учила ее затягиваться, красиво держать на вытянутой руке папиросу. Правда, тут их застал Эд и вытолкал взашей, отняв папиросы и выругав идиотками.
Потом проветрили зал, зажгли свечи. Низенький человек с огромной, не по его росту гитарой пел… Он пел так, что все, что с ними только что происходило, эти танцы, выпивка, все казалось ненужной шелухой, она отпала, перестала мешать и смысл простых и мудрых стихов вдруг отрезвил. Его можно было слушать бесконечно, с утра и до утра.
«Кто это?» – шепотом, чтобы не слышали вдруг обрусевшую финку, Алька спросила у Электры.
– Ну ты и дерево! Это же Булат! Окуджава! Рот закрой!
…
– Переодевайся быстро, времени уже хренте знает сколько, мать тебе даст по шее! Да и Эдик внизу ждет, проводить хочет. Я ему насвистела, что ты комнату сняла!
Электра нервничала, вот-вот должна была появиться прислуга! Алька наскоро стянула платье, кое-как напялила свое, влетела в пальто и ботинки, повязала платок. Вечер был морозным, падал снег. Эд, полуобняв, вел ее по улице, что-то рассказывал, ловил снежинки, грел ее руки своим дыханием. Она почти не слушала и молчала. Она понимала, что они больше не встретятся. Она знала, что никогда не забудет этот вечер. Она не могла простить себя за это дешевое вранье.