Наконец, из дверей дома вывели Раю, она была вялая, еле держалась на ногах и ее поддерживали с двух сторон Рада и Галя. Рая была в красном блестящем платье, черные волосы забраны под алую косынку, украшенную по краю пурпурными камушками. Еще одна цыганка несла сзади поднос, до краев наполненный цветами всех оттенков красного – розы, темно-розовые флоксы, пурпурные бархотки… Сестра жениха, черная до синевы, маленькая и худая, как жук, подняла над головой испачканную белую рубаху.
Всеобщее веселье под уже настоящую цыганскую музыку закружило, затянуло в бешеном ритме и Алю. Она танцевала свой странный танец, путаясь в ритмах и времени, мешая твист и тот, исконный свой танец, танец романо рат, который звал её из глубин веков, танцевала самозабвенно и состояние её граничило с истерикой…
Она пришла в себя от того, что кто-то крепко приобнял её за талию и успокаивающе погладил по руке. Совсем близко, так что губы почти касались ее волос, стоял Лачо.
– Тсссс, тихо, солнышко золотое. Сейчас ежа принесут, будешь кушать, Рада отлично его жарит очень вкусно.
Аля молча помотала головой. Потом прошептала: «Пойдем на улицу».
– Пошли.
Они тихонько, прячась за спинами цыган выскользнули со двора.
Огромная луна светила над селом. Плыл теплый вечер, вернее уже наступила ночь, над рекой пахло кувшинками и тиной, свежей прохладной водой. В шатре, образовавшимся из низко склоненных над берегом ветвей старой ивы было даже душно
Любовь, настоящая романо камам, закружила Алю безжалостно. Лачо был неистов в своей цыганской страсти, кровь его пылала факелом и разжигала в груди девушки такое пламя, которое выжигало ей душу дотла, как напалмом.
Они проводили вместе ночи напролет, но цыган никогда не шел до конца. У самого предела он вдруг останавливался, бледнел, но крепко держал себя в руках.
– Лачо, что дальше?
Они лежали на домотканом коврике в своем тайном местечке у самой воды, укрытые ветвями ивы, ставшей им цыганским шатром.
– Чего ты просишь, золотая?
– Что делать будем? Вон осень скоро, мне на работу надо, завтра в школу пойду, знакомиться. Бабка меня поедом ест, обещала матери написать. Дед переживает, слышала тут он молился, что бы ты пропал. Так и просил, веришь, – «Пусть сгинет». Даже греха не боится, вот что. Братья ходят смурнее тучи, как бы беды не было.
– Ну, насчет братьев ты не беспокойся, девочка. Все обойдется.
– Ты вроде, как и не очень строишь планы нашей жизни? Нет? Лачо, правду скажи!
– Птенчик, рыбка моя, ма тут камам. Можешь не верить, все время думаю, как нам жить. Буду отца просить сватать, он Галю сватал, не впервой. Правда дед его проклясть грозил. Сложно это, Aлечка, сонечко мое рыжее. У нас русских в жены берут редко, я знаю только один случай. А сама-то ты готова с нами жить? Чтобы моей быть, цыганкой надо стать. Многое в себе сломать. Многому научиться… Чёрное это… А ты вон какая… светлая.