Через час я иду на работу. С плаца в штаб асфальтная дорожка ведёт по берёзовой аллее. Я иду по ней, медитируя на каждый шаг. Хочу сполна зарядиться деревьями. Ещё в прошлом костромском лагере я знал, что деревья в российских колониях запрещены, дабы не плодить «склонных к побегу».
В Сибири начальник лагеря – барин, он позволяет себе шик. Сквозь эту аллею я и иду, наслаждаюсь.
Бумажных обязанностей у меня много, но прежде я завариваю себе кофе. Не дешёвку растворимую, а из Москвы - молотый. Мне иногда приходил «кабанчик» в два десятка кило. Сигареты разлетались по нужным людям, кофе с шоколадом доставались только мне и моим гостям. Экстра помол и сильная обжарка. Горький шоколад и в большом количестве.
В литровой стеклянной банке, что уже «запрет», я на кипятильнике поднимаю кофе. Главное – не дать закипеть. Я долго смотрю на пенку, она дышит и поднимается. Бывало, по штабу расходился такой благородный аромат, что опера не выдерживали и насылали шмон. Но сегодня я поймал кофейную радость.
Рядом всегда кто-то есть. Или мой коллега - недавно с карантина, взгляд ещё подморожен, но с высшим образованием. Или штабной агент - стукач и соглядатай, он же дневальный штаба. Или завхоз отряда, вызванный на доклад к куратору. Или избитый бедолага из режимной массы.
Завхоз сёрбал жгучий кофе и рассказывал мне отрядные новости с лагерными слухами, перевирая и не договаривая, но мне хватало. Я сопоставлял и сверял, делал выводы и записывал в память, радуясь крохам информации, словно удачливый партизан пойманному «языку».
После могли привести избитого азиата, что пока писал под мою диктовку заявление о переводе в другой отряд, мог со страхом или возмущением в голосе рассказывать, как ему запрещают в отряде молиться. «А что местный муфтий?» - спрашивал я. Муфтий учил их смириться и читать намаз сидя.
Периодически на волю уходили «малявы» с лагерными новостями, фамилиями основных активистов и датой освобождения лагерного «гадья». Должность штабного статиста открывала много возможностей.
Обычное заявление на телефонный звонок надо было подписать у начальника отряда, потом у кураторов из опер отдела и отдела безопасности, и главную подпись получить от заместителя начальника колонии. Пока эта бюрократия месила бумаги, личные данные негодяев уходили братве за забор.
Как-то с парой зеков мы подготовили очередной месседж в виде туго скрученной и запаянной в целлофан «малявы». В случае её перехвата мелкий почерк распознали бы быстро. Неприятности грозили крупные, и проследить за её отправкой надо было лично.