Это должно было послужить сигналом для грума к объезду ринга и демонстрации поступи лошади, но Нефертари не сдвинулась с места и только шевелила ушами. Она не сделала даже пары танцующих шагов в сторону.
Улыбнувшись, Бенедикт прислонился к колонне и скрестил на груди руки. Подобное упрямство наверняка оттолкнет большинство покупателей, а если они так и не увидят ее поступь, он вполне может приобрести породистую кобылу за бесценок.
Аукционист невозмутимо продолжил.
— Что мне предложат за это прекрасное животное?
Бенедикт открыл рот, но его опередили:
— Две сотни!
Проклятие. Сжав губы, он окинул взглядом собравшихся на торги людей, стоявших по периметру ринга. День выдался пасмурный, но Бенедикт все же разглядел копну золотистых волос напротив. Ладлоу. Черт бы его побрал.
— Двести двадцать пять! — присоединился к торгам другой голос.
— Двести пятьдесят! — выкрикнул третий.
— Триста. — Ладлоу
Да чтоб ты провалился, идиот.
— Триста пятьдесят, — крикнул второй джентльмен, опередив остальных. Неважно. Двое незнакомых покупателей, скорее всего, просто хотят поторговаться. Бенедикт может и подождать.
— Пятьсот.
Аукционист улыбнулся.
Бенедикт гневно сверкнул глазами. Таким резким скачком Ладлоу, вероятно, заткнет тех двоих, но если цена будет и дальше повышаться так быстро, Нефертари окажется Бенедикту не по карману Пора прощупать почву
Прислони вшись к колонне, он сделал скучающее лицо.
— Пятьсот двадцать пять.
— Тысяча!
Стоявший рядом с Бенедиктом Аппертон разразился цветистой бранью, хорошо слышной по всей выгородке. Пожалуй, тысяча — это максимум, который, по расчетам, можно было получить за Нефертари в ее состоянии. А еще это верхний предел трат, которые Бенедикт мог себе позволить.
Аппертон ткнул его локтем.
— Как по-твоему, где он возьмет столько деньжищ?
Аукционист вмешался, прежде чем Бенедикт успел ответить:
— Одна тысяча раз!
— Тысяча сто! — выкрикнул Бенедикт.
Аппертон вскинул брови.
— Если уж на то пошло, где ты возьмешь столько деньжищ?
Бенедикт как раз собирался посоветовать другу заткнуться, как Ладлоу опять повысил ставку:
— Тысяча двести!
Бенедикт стиснул зубы. Аппертон прав насчет его финансов. Отец, покойный маркиз Энфилд, завещал Бенедикту приличную сумму, а продажа патента принесла еще около двух тысяч. Когда конный завод заработает в полную силу, он сможет рассчитывать на доходы, достаточные для спокойной жизни в деревне, но у него никогда не будет денег, которыми определенно располагает Ладлоу.
— Тысяча триста! — выкрикнул Аппертон.
Бенедикт повернулся к другу.
— Что, черт тебя подери, ты творишь?