Бросилась целовать и обнимать!
— Андрюша, любый, я так ведь молвила, для смеха. Без тебя ни минуточки не могу. Веришь? Что ты про княжну-то завел?
Шумской задышал, оттаял.
— Арина, не шутя спрашиваю. Ответь нето. Надо мне.
Она задумалась, а потом и рассказала:
— Мы с дедой в городище далеком жили. Он учил сынка боярина одного, толстого такого, смешливого. Прожили там года четыре без малого. В городище князь правил — Ярослав. Дочка у него была — Ольга — красивая, как икона. Я-то подлеткой все бегала с подружками опричь ее терема. Она у окошка сидела — навеси ажурные, летник распашной парчи богатой. Мне мечталось, вот вырасту и такой же стану, а потом…
— Что потом, душа моя? — Шумской таял от ее голоса, хоть и думами весь согнут был.
— А потом выросла я и поняла о ней. Глядя из окна, разве нагуляешься? Мир посмотришь? Ее замуж не брали, Андрюш. За боярина отдать не можно, дюже чин велик, а княжичи соседские оженились все. Так она и просидела в тереме своем. А когда поняла, что всю жизнь пустоцветом проживет, на косе удавилась. Вот и всё её княжье счастье. Ни мужа, ни деток. Токмо что очелья, летники и перстни… Разве ж они согреют, Андрюш?
Шумской глядел в глаза ее яркие, понимал — правда Аринкина. Вот огласит он чин ее, внесет на плечах своих воинов на престол, и что? Ее в тереме запрут, спрячут. Или посекут, ежели нападут на Всеслава.
Он-то готов был бросить все и быть опричь нее всю жизнь, хучь и не мужем. Но знал одно — если ее просватают за князя какого, убьет того и тем себя погробит. Да не о себе пекся, о ней! А кто ж тогда Арину оборонит? Кто защитит?
— Чего ж ты хочешь, золотая?
— Я хочу с тобой быть. Любить хочу. Деток хочу… Вот таких, как ты чернооких. Вольной быть хочу, Андрей. И еще… Хочу, чтобы ты был счастлив со мной. Если б ты знал, как рада я, что ровней тебе стала.
Шумской понял, почуял сердцем, что не врет.
— Ариша, золотая, разве есть чины у любви-то?
— Нет. В ней все равны…все друг другу ровня.
Андрей решил для себя все и сразу.
— С чего взяла, что при мне вольной будешь, а? — а сам уже и обнял крепко, поцеловал в шею, аккурат туда, где ямочка была сладкая. — Не отпущу ведь, Ариша.
— Ты неволить не станешь. Отпустил уж дважды и все от того, что силком я тебе не нужна. Токмо по любви. Не так, Андрей? Из забора выпутал, а потом дал уйти, когда я тебе отказала… Тем и привязал к себе, любый.
— Аринка, не человек ты вовсе, а сирена сладкоречивая! Ведь опутала совсем голосом своим, рассказами… Век бы слушал. Но все же не отпущу, знай о том.
— Сама не уйду. Ты вот говорил, что я душа твоя. А ты-то — моя. Разве душу оставляют?