Рождение еще одного сына Александра никак не воодушевило. Сначала Юля расстраивалась, что муж абсолютно равнодушен ко второму ребенку, а потом вдруг осознала, что кроха принадлежит ей и только ей, и что можно не спускать его с рук, тетешкать, сюсюкать с ним, и за это ей ничего не будет. И она погрузилась в сладостное материнство, позволив себе, наконец, полюбить свое дитя.
Александр, прижимистый по натуре, в качестве неодобрения и назидания, ужесточил режим экономии, и теперь Юля ежедневно отчитывалась буквально за каждую потраченную копейку и тряслась, если вдруг оставшаяся сумма хоть немного расходилась с итогом по чекам. Вечером муж просматривал ее листочек со списком покупок, сверял его с чеками, и, даже если все было в порядке, все равно находил, к чему придраться: то она напрасно купила масло, потому что в масленке еще есть кусочек, то не надо было брать огурцы, потому что через неделю они подешевеют, то, что картошку брали недавно, а она вот уже кончилась. И было совершенно бесполезно и даже небезопасно объяснять, что лишний раз ходить в магазин, имея на руках маленького ребенка, трудно и глупо, масло вполне может полежать, а с виду нормальная картошка иной раз бывает внутри черной, так что из трех килограммов с трудом набирается на одну сковороду.
А тут еще как назло Юля здорово располнела и не влезала ни в одну вещь, да к тому же еще муж как-то раз бросил ей в спину обидные слова: «Ну и разъелась!». За помощью обратиться было не к кому. Подруги в доме категорически запрещались, и потому довольно быстро после замужества они отсохли и отпали. Родители, заслуженные педагоги, в свое время были против этой партии, и Юля, хорошо помня с детства воздействие несокрушимой мощи педагогики, ни за что не стала бы им жаловаться и тем более просить денег. Она так и представляла себе, как мама, окаменев лицом, говорит: «А мы с отцом тебя предупреждали. Чего же ты теперь хочешь? Ты сама выбирала себе мужа». Так как на диету садиться было опасно – могло пропасть молоко - она стоически ходила в юбках с расстегнутой молнией, прикрывая рукой кое-где расползающиеся швы, а дома, пока муж был на работе, обходилась практически не запахивающимся халатиком, а то и вовсе ночной рубашкой. О покупке же новых тряпок речи быть не могло: из суммы, которую выделял на хозяйство Александр, выкроить что-то для себя было просто немыслимо. Но зато у нее был Валерик, и ради него она была готова терпеть многое.
Из детства Валерий мало что запомнил. Садик был серенький, обыкновенный, воспитательницы и няньки в нем тоже были никакие, и никакими были детишки в его группе. То, что происходило дома, тоже было малозначительным, разве что мама... Она была такой хорошей, такой доброй, особенно когда он болел. Но болел он крайне редко, и поэтому, с одной стороны, были у него и яркие счастливые моменты, а, с другой, их было мало. Отца он почти не помнил, его как бы не было. То есть, конечно, был, но он, появляясь ненадолго, тут же уводил старшего брата, летом – в близлежащий лесок поиграть в футбол, зимой – покататься на лыжах, иногда по выходным они и вовсе уезжали в какой-нибудь поход с ночевкой, так что брата тоже как бы не было.