Валера, которому ярость и ненависть придали силы, орлом налетел на брата и выхватил тетрадь.
- Ты не смеешь! – задыхаясь, закричал он. – Ты здесь никто! И твоего здесь нет ничего! Ушел с отцом, вот у него и живи и там ройся где угодно!
Долго читал нотации Александр младшему сыну, а Валера, сжав кулаки, молча его слушал. Но это было не самое страшное. Самым страшным было то, что Вовка оставался ночевать, и предстояли натянутые разговоры ни о чем, мамина неловкая суета, и лицезрение мерзкой усмешечки на лице брата. А впереди маячила суббота, когда нужно было ехать к отцу, высиживать там почти весь день и отвечать на вопросы ненавистной бабки, которая все норовила выпытать, есть ли у Юли какой-нибудь мужчина, и водит ли она его домой. И как бы ни старался Валера защитить мать и убедить бабку, что никого в доме не бывает, та каким-то иезуитским образом легко выворачивала его слова наизнанку, и получалось еще хуже: мать таскается с мужиками по чужим квартирам.
Уродливо перекрученная жизнь давила, душила обоих, а тут еще повадились ходить к ним Юлины родители. Дед-то, в основном, помалкивал, а бабушка все нудила и нудила:
- Брак – не игрушка, Юля. Разонравился – и на помойку. Или, как сейчас принято: сегодня один муж, завтра другой, послезавтра третий. А то и вообще не муж, а не пойми кто. Сама выбрала одного, так и живи с ним. Надо уметь быть терпеливой, быть умнее.
- Мама, ну ты же знаешь, что это он нас с Валерой бросил. Как ты не понимаешь, у него, оказывается, была другая женщина! Он мне все эти годы изменял!
- Когда муж изменяет, виновата жена. Значит, ты что-то делала неправильно, не так. Не понимала его, или не хотела понимать. А почувствовала, что происходит что-то не то, со мной могла бы посоветоваться. Я жизнь прожила...
- Да я бы никогда об этой женщине не узнала, если бы Сашка сам не рассказал.
- Значит, глупая была, ничего не видела или не хотела видеть.
После их визитов бедная мама уходила плакать в ванную. Валерик и злился на нее и жалел до того, что плакал сам, от несправедливости, от ненависти, от беспомощности, от невозможности что-либо изменить. Иногда он даже мечтал, что мама найдет себе какого-нибудь каратеиста, или, еще лучше, бандита, и тот разметет всю эту теплую компанию вампиров-кровососов в труху. Но ни каратеист, ни бандит не находился, и все продолжалось по-прежнему. Внутри копилось что-то темное, нехорошее, распирающее, и мальчику казалось, что когда-нибудь оно взорвется, разнесет его на мелкие кровавые кусочки, и он погибнет. Самое ужасное заключалось в том, что выхода этому темному не было, потому что мир принадлежал взрослым, и надо было самому как-то переработать это копящееся зло, что-то суметь понять, что-то простить, что-то запомнить на будущее, но опыта и ума пока еще хватало только на приспособленчество и мелкую ложь.