Маленький он тогда был, глупый! Хотя и постарше стал – все равно, для него ничто не было хуже, чем неодобрение дядьки...
Отгоняя внезапную тоску, Штефан улегся головой Фатьме на колени.
– Расскажи, за что ты меня любишь.
Она насмешливо изломила бровку.
– А как тебя не любить, когда ты такой славный, как теленок ласковый?..
– Ну, знаешь ли, – возмутился Штефан и попытался сесть, но она перехватила его за плечи.
– Ну, не сердись, джаным[60], не буду больше смеяться. Но все равно ума не приложу, нешто тебе здесь лучше, чем в боярском доме?
– А тебе? – невольно возразил все еще обиженный за «теленка» Штефан. – Ты ведь тоже коз не пасла в жизни!
Фатьма нахмурилась, опустила длинные ресницы.
– Думаешь, у невольницы жизнь хорошая?.. Работать – ладно, когда хорошо работаешь, освободят и приданое дадут. А вот если тебя бей-эфенди[61] в гюзидэ[62] выбрал, то не так посмотришь только – запрут или прибьют!.. – она зябко передернула плечами. – И ханым[63] не угодишь никак, вечно она недовольна, а потом еще и продать норовит, как корову какую. Я и сбежала – лучше на свободе коз пасти и сухие корки глодать, чем вечно бояться и попреки слушать. Иншалла[64]!
– Вот и меня попреками заели, – фыркнул Штефан. – Конечно, и не били, и нужды ни в чем не знал, но все равно тошно... Ну и после военной академии отсиживать задницу в местном Диване да отъедать подобающее статусу пузо? Вот уж много радости!
Фатьма рассмеялась, отвлеклась от перебирания волос, шутливо дернула его за ухо.
– Вот прям так и попреками заели? Что ж ты тогда про коровники рассказывал?
Штефан и думал было отшутиться, но не смог, вышло скорее тоскливо:
– Так то когда! Тогда мама была жива, и дядька приезжал часто. Тогда дома хорошо было. Отец ругаться, конечно, ругался, но... – он попытался небрежно отмахнуться и зацепил рукой чаршаф. Фатьма только фыркнула.
– Толку с той ругани было немного, чую. Не диво, что вы не ладили.
Штефан на мгновение задумался. Привык за каждым словом при пандурах следить, чтобы не обмолвиться. Только вот Фатьму опасаться было нечего, она на слове не поймает, а выговориться тянуло, хоть кому-то. Чтобы в голове уложить, да и накипело на душе, и воспоминания эти...
– Да какое там – не ладили. Десяток дежурных фраз за обедом, и то... Ну, и нотации за неподобающее поведение, конечно, когда до его ушей что доходило. Ему до меня, считай, дела не было. Повезло.
– Повезло? – рука, перебирающая волосы, замерла.
– Повезло, конечно, – Штефан припомнил логофета. – Ты бы видела, какие рожи на обеде в его честь собирались! И до чего же они тоскливые, ей-богу, самый приличный собеседник из них турецкий офицер оказался! – он передернулся от мысленной картинки. – Вот и я бы так же сидел – чужие шубы разглядывал. А раз меня по военной части с малолетства определяли, со мной дядька возился, а у него не забалуешь! И всякие капризы с истериками он крепко не уважал.