– Ну, и ты тот ход поискать решил?
– Да я думал, что нашел. Дома-то все стенки простучал, все овражки окрест облазил – ничего. А колодец за деревней, и его даже дед только сухим помнил. Ну, вот мне показалось, что там в стенке арка внизу – я и полез. Никто и не подумал, что я могу там быть, пока деревенские к дядьке не кинулись с рассказами про нечисть, что в старом колодце воет и стонет.
Йоргу насмешливо подмигнул.
– А это барчук ревмя ревел, да?
Штефан взвился, будто на осу наступил.
– Кто сказал, что я ревел?! На помощь звал – верно, но в том колодце такое эхо гуляет, что...
– Первый раз слышу, чтоб хоть какое эхо – за вой принимали, – хмыкнул Йоргу, поглаживая усы.
– Оставь, – вступился Мороя. – Если то первое перемирие с турками, тебе сколько лет-то тогда было, Штефанел, годков шесть-семь, поди, так? Ну, и не стыдно, даже если ревел! Мало, что с голоду и жажды помереть мог запросто, так еще и прибить могли, как любую нечисть.
– Да вот дядька то же говорил, – закивал Штефан. – Что запросто меня могли заместо волколака грохнуть, если бы не дядькина слава, что он никакой нечисти не боится.
– Сколько ты там просидел-то? – сочувственно спросил Симеон, представляя себе бедолагу-Подсолнуха лет этак десять назад на дне сухого колодца. – Замерз, поди?
– Замерз, конечно. Зуб на зуб не попадал, – Штефан усмехнулся. – Я там, считай, весь день сидел. Нарочно сразу после завтрака удрал, чтобы успеть обернуться до обеда. Ну, к обеду только и хватились, а пока нашли – уже к ночи дело было. Дядька людей за веревкой отослал, а сам мне свой мундир скинул вниз – закутаться. Сидел на краю колодца, разговаривал со мной. Не ругался даже. А как веревку притащили, ему меня наверх на себе поднимать пришлось – я даже взяться за нее уже не мог, – он загрустил и потупился. Прибавил со вздохом: – Потом на коня с собой посадил. Лошадь теплая, на ней быстро греешься. Пока до дому добрались, мне получше стало, так что мы сговорились маму не пугать и про колодец ей не рассказывать.
Симеон исподтишка наблюдал за парнишкой. Мордаха печальная-печальная, а улыбка так и просится все равно. Сейчас Штефан вовсе мальчонкой смотрится, с такой-то улыбкой. Скучает малец по дому, видать. А и то – сердце – не камень!
– Наврали мамке, значит? – печально переспросил Йоргу.
– Если бы! Деревенские, что за веревкой ездили, рассказали ей, что нашли меня. И где нашли – тоже. Я-то не знал, отбрехаться попробовал, только оно еще хуже вышло. Мама так рассердилась, что я вру... – Штефан тоскливо вздохнул, а потом вдруг фыркнул. – Только дядьке сильнее досталось. Мама на него напустилась, мол, и сам оторви и брось, и из ребенка одного из своих гайдуков делает, а дядька тоже обиделся, как рявкнет на нее, мол, где она гайдуков-то видела...