- Как это?
- Полынная...
- Это хорошо или плохо?
- Не знаю.
Вечерника кончилась, и мы всей гурьбой высыпали в тёплую ночь. Я проводил Нику до подъезда, мы ещё целовались, и потом, украдкой отерев губы, она ушла.
На следующий день я поехал к своей бабушке на разведку.
- Конечно, погадаю, - сказала мне бабушка. – Давай хоть сегодня вечерком...
- Ба, да никакой спешки...
- Как это никакой спешки? Ты хочешь, чтобы меня, старую, разорвало от любопытства?
Чтобы бабушку не разорвало от любопытства, следующим вечером я притащил Нику к ней, в её малогабаритную двушку-хрущёвку, доставшуюся ей от второго мужа, папиного отчима. Опасения мои не оправдались: не было никаких пирогов, чаёв и прочих застольных посиделок, так похожих на смотрины, на которых чувствуешь себя дурак дураком. Бабушка отправила меня в ссылку на кухню, а сама увела Нику в комнату и закрыла за собой дверь. Сидели они там долго. Я покурил, потом ещё раз покурил, потом ещё. Взял газету, но она оказалась полугодовалой давности, и я её отложил. Потом всё-таки опять взял и принялся читать. Пару раз подкрадывался к закрытой двери, чтобы подслушать, но улавливал только какие-то бу-бу-бу.
Когда они, наконец, вышли, Ника сразу же стала надевать босоножки, то есть было понятно, что мы уже уходим. Мне было страшно любопытно, но ни та, ни другая, ни словом не обмолвились о результатах. Как только мы вышли на улицу, Ника вдруг буквально затарахтела о том, как ей хотелось бы съездить хоть раз на море, хотя бы на недельку. Я стал ей расписывать Селигер и убеждать, что на недельку ехать на море не имеет смысла, а вот туда запросто можно организовать вылазку. Я воодушевлялся всё больше и больше, Ника, казалось, тоже. Она поддакивала, что-то спрашивала, восхищённо охала и ахала, и вдруг я понял, что она хитрит. Что никуда она, конечно же, не поедет, а о море заговорила только для того, чтобы я не начал её расспрашивать, что же там нагадала ей моя бабушка. Я обозлился. Мы вошли в метро, спустились по эскалатору.
- Ник, ты ведь никуда не поедешь. Не надо со мной хитрить.
Открылись двери поезда, я легонько подтолкнул её к двери:
- Счастливо.
Она безропотно вошла и повернулась ко мне лицом. Двери вагона закрылись. Я махнул ей рукой и перешёл на другую сторону.
Она уехала, и воздушный шарик, наполненный неясными надеждами, уменьшаясь в размерах, сморщился и стал жалким, некрасивым и стыдным. Распираемый злобой, я, не чуя земли под ногами, вернулся к бабушке. Она открыла мне дверь, как будто ждала, что я вернусь, и сразу же сказала мне: