Хотела. Вот только подходящих слов не находится.
И “прости, что была такой дурой и украла у тебя восемь лет твоего счастья” — это, пожалуй, тоже не подходит.
Украла и выбросила, конечно, мне ж самой оно было не надо…
Как я оправдаюсь? Как докажу, что действительно поняла? Что оказаться лицом к лицу с ними, с их жизнью, которую они вопреки всем, кто им мешал, отстроили заново — было слишком для того, чтобы продолжать веровать в собственную правоту.
— Закончи с вишнями, Лик, — Вика фыркает и пожимает плечами, — лучше подумай, что ты скажешь маме. Она должна быть уже вот-вот…
Что я скажу маме?
Что я называла и до сих пор называю мамой другую женщину? Ту, что меня украла, решив, что так ей будет выгоднее жить? Что я три месяца собиралась с духом, прежде чем решиться на это знакомство, хоть и знала, что до него может просто не дойти дело, потому что мама Вики только-только оправлялась после операции на сердце.
Да уж, потрясающие откровения. И я — вся такая потрясающая! Вот бы пришел кто и потряс меня за шиворот. Вдруг мозги бы на место встали!
Неожиданно для себя я увлекаюсь украшением торта. Оказывается, вложить в гнездышки из белкового крема по ягодке — не скука, тоска и сомнительное развлечение для плебеев, которые не могут позволить себе прислугу, а довольно умиротворяющее занятие. За исключением, конечно, тех острых моментов, когда мне приходится оборонять вишню от голодных пальцев Вики.
Которым я все-таки проигрываю одну ягоду, когда из прихожей наконец раздается восторженное: “Бабуля!” — голосом моей веселой племяшки.
Она здесь.
Пришла!
У меня аж в глазах темнеет от паники. А я тут — пальцы в креме, платье — в мелкой мучной пыли, Вика сметала со стола — мне тоже досталось. Да, такую вот неряху вместо дочери Ольга Андреевна вряд ли заказывала.
Нет, ну точно.
Достаточно только посмотреть на Вику, чтобы понять, насколько её планка выше…
Моя паника явно отражается на моем лице, потому что совершенно рассыпаться растерянными горошинами моим мыслям не позволяет Вика.
— Успокойся, — тихонько вздыхает сестра, протягивая мне влажную салфетку, — во-первых, у тебя есть еще минутка привести себя в порядок, там они сначала с Дмитрием Алексеевичем в гляделки наглядятся, а во-вторых... Мама хочет увидеть тебя. Именно тебя. Не меня. Со мной она уже тридцать лет знакома. А тебя — эти тридцать лет оплакивала. Ощущаешь разницу? Да хоть вся в креме вымажись и торт на голову надень, мама и не заметит.
— Откуда тебе это знать… — я это тихонько хнычу. Кажется, это моя глупая маленькая девочка рвется наружу.