— А солнышко-то у нас решило доспать, — фыркает Ник, уже на выезде из Люберец покосившись на Маруську.
— Солнышко молодец, — вздыхаю я, — я ей даже немножко завидую.
У меня-то в голове немножко гудит. Только я нерационально боюсь прикрывать глаза. А вдруг опять этот приснится? А я в полудреме еще и по имени его назову? И как потом это объяснять Нику? И не придется ли мне после таких вот вывертов потом стоять на трассе и автостопом добираться до Люберец, с Маруськой под мышкой?
— Здесь по закону жанра я должен поиграть мышцой и посочувствовать, — Ник переходит на суфлерский шепот, — и сказать что-то вроде «ты правильно не рассчитываешь сегодня выспаться, крошка».
— Прекрати, — я тихонько хныкаю, вместо того, чтобы засмеяться, — будешь меня смешить, и я разбужу плюшку…
— Согласен, нельзя допустить такого преступления, — хмыкает Ник и милосердно дарует мне тишину. И правильно — не хочу отвлекать его от дороги. И чувствовать себя преступницей тоже не хочу. Но чувствую.
Ну, почему, почему приснился мне не он? Насколько все было бы приемлемей и лучше… А так — я с трудом подавила в себе желание увернуться от его руки, когда он приветственно меня обнял. Так накрепко ощущала, что не заслуживаю таких знаков внимания — что было даже желание все переиграть и отказаться от этих выходных.
Но, ну уж нет.
Я не позволю Ветрову даже из моего подсознательного меня достать.
Я не успеваю даже задремать, хотя молчащий Ник явно ожидает от меня этого. У него звонит телефон, закрепленный в держателе. И фамилия абонента заставляет напрячься даже меня, хотя звонят как раз не мне.
— Доброе вам утро, Эдуард Александрович, — деловито и бодро произносит он, дождавшись, когда сработает автоответ на его гарнитуре.
Дальше он в основном слушает, давая краткие ответы. В основном отрицательные.
Нет, он не может сегодня выйти на сверхурочную встречу. И завтра тоже. Он вообще сегодня не в Москве и даже не в пригородах.
Где?
Тут следует подробный адрес конного лагеря, с явной надеждой, что Козырь оценит дальность залета и отложит свои срочные задания на потом.
А потом у Ника замирает лицо. И пальцы на руле крепче стискиваются.
Я помалкиваю, жду, пока он договорит — завершение разговора у Ника больше похоже на принятие неизбежного. При чем по тону, а не по словам.
«Да, хорошо, Эдуард Александрович, я вас понял, до встречи».
— Что-то случилось? — спрашиваю я, потому что меня все это страшно напрягает.
Ник плотно сжимает губы, косится на Маруську, явно подавляя в себе какое-то крепкое выражение.
— Такахеда, — кратко произносит он так, что фамилия вдруг становится лютым ругательством, — у него там какая-то идея, нужно срочно её обсудить. Срочно! Очень срочно. Козырь же почему-то этому подмахивает. Нет, я понимаю, инвестиции мы получили очень пристойные, но не настолько же, чтобы бегать вокруг этого… Ютаки. Хотя гендиректор всегда прав, и ты этого не слышала.