— Это кто кóтит?
Маня, едва сдерживая смех, стараясь говорить басом, отвечала:
— Шорт котит!
Бабушка догадывалась, хватала веник или полотенце, что попадалось под руку, и, стараясь по звуку определить, где проказница, грозила ей суровым наказанием:
— Манка, Манка, это ты, я снаю! Я стану, я тепе нокам стопчу, плокой ты тефчонка!
Все прыскали со смеху, а Екатерина Ивановна досадливо качала головой. Лина ругала детей за то, что они позволяют себе смеяться над бабушкой, но они быстро обо всем забывали и придумывали новые шалости. Лина успокаивала свекровь, женщины обнимались, плакали и вспоминали лучшие времена. Иногда Екатерина Ивановна говорила:
— Ну, вот скоро приетут Тавит и Краус, я ему все скашу, он вам накашит.
Приезжали Давид и Краус, два старичка, которые были очень ласковы с моей прабабушкой. Старики садились за стол в зале и долго беседовали, вспоминая свою молодость, жизнь на Волге. Екатерина Ивановна оживлялась — даже щеки розовели, — начинала громко смеяться, шутить. Дети льнули к ней, каждому хотелось залезть бабушке на колени, обнять, прижаться.
В такие минуты Лину одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, радостные воспоминания, с другой — грубая, жестокая явь. Она все сильнее чувствовала свое одиночество среди толпы людей — а ведь родственники всегда хорошо к ней относились, в особенности дети Адама Вебера, которые были ненамного младше ее.
Вскоре к Екатерине Ивановне и Лине переехала жить Мавра Адамовна — в доме как раз была свободная комната. Мавра Адамовна преподавала в школе русский язык и литературу в старших классах и занимала какой-то высокий пост в отделе образования. Екатерина Ивановна ужасно этим гордилась. Часто, встречаясь с соседками, она как бы между прочим роняла фразу:
— Та, конечно, наш Мафра самый клавный!
Конечно, Мавра Адамовна негодовала, просила бабушку не говорить так больше, но разве можно было ее переубедить!
Мавра Адамовна была крестной матерью моей мамы и очень ее любила, опекала, заботилась о ней на протяжении всей жизни. И мама тоже любила ее как родную мать.
А тогда, в свои семь-восемь лет, Манка, как звала ее бабушка, была необыкновенно подвижной, шустрой, юморной девочкой. На нее невозможно было долго сердиться. Этот взрывной характер выделял Маню среди других детей Николая и Лины. Старшая дочка, Клава, отличалась степенностью и рассудительностью, Шурик был по-мужски сдержан, хотя иногда сбрасывал с себя личину взрослого и вместе с остальными пускался в шалости. Алечка всегда была нежной, балованной девочкой.
Однажды выдумщица Маня придумала совсем не детскую шутку. Поздно вечером, когда Мавра закрылась в своей комнате, возле двери появились все те же два сапога. Екатерина Ивановна, проходя мимо по коридору, наткнулась на них, наклонилась, ощупала и в ужасе определила, что это мужские сапоги. Забыв, зачем шла, она повернула назад, шепча себе под нос: