И уже на коньць жития прешьдъ, преже уведевъ, еже къ Богу свое отшьствие и дьнь покоя своего: правьдьныимъ бо съмьрьть покой есть.
Тъгда же уже повеле събьрати вьсю братию и еже въ селехъ или на ину кую потребу шьли и, вься съзъвавъ, начатъ казати тиуны, и приставьникы[974] и слугы, еже пребывати комужьдо въ порученей ему служьбе съ вьсякыимь прилежаниемь и съ страхъмь Божиемь, въ покорении и любъви. И тако пакы вься съ сльзами учааше, еже о спасении души и богоугодьнемь житии и о пощении, и еже къ цьркви тъщание, и въ той съ страхъмь стояние, и о братолюбии, и о покорении, еже не тъкъмо къ старейшинамъ, нъ и къ съвьрьстьныимъ себе любъвь и покорение имети. Глаголавъ, отъпусти я, самъ же, вълезъ въ келию, начатъ плакатися, бия въ пьрьси своя, припадая къ Богу и моляся ему о спасении души, и о стаде своемь и о месте томь. Братия же, ишьдъше вънъ, глаголаху къ себе: «Чьто убо сий сицево глаголеть? Еда, къде отшьдъ, съкрытиси хощеть въ тайне месте, ти жити единъ и намъ не ведущемъ его», — якоже многашьды въсхоте тако сътворити, нъ умоленъ бывааше о томь от князя и от вельможь, братии о томь паче молящися. И такоже и ту тако темъ мьнящемъ.
Таче по сихъ блаженаго зиме възгрозивъши и огню уже люте распальшу и́, и не могый къ тому ничьтоже, възлеже на одре, рекъ: «Воля Божия да будеть, и якоже изволися ему о мъне, тако да сътворить! Нъ обаче молю ти ся, Владыко мой, милостивъ буди души моей, да не сърящеть ея противьныихъ лукавьство, нъ да приимуть ю ангели твои, проводяще ю сквозе пронырьство тьмьныихъ техъ мытарствъ, приводяще ю къ твоего милосьрьдия свету». И си рекъ, умълъче, къ тому не могый ничьтоже.
Братии же въ велице скърьби и печали сущемъ его ради. Потомь онъ 3 дьни не може ни глаголати къ кому, ниже очию провести, яко многыимъ мьнети, якоже уже умретъ, тъкъмо же малы видяхуть и еже сущю душю въ немь. Таче по трьхъ дьньхъ въставъ, и братии же вьсей събьравъшися, глагола имъ: «Братие моя и отьци! Се, яко уже вемь, время житию моему коньчаваеться, якоже яви ми Господь въ постьное время, сущю ми въ пещере, изити от света сего. Вы же помыслите въ себе, кого хощете, да азъ поставлю и́ вамъ въ себе место игумена». То же слышавъше, братия въ велику печаль и плачь въпадоша, и по сихъ излезъше вънъ и сами въ себе съветъ сътвориша, и якоже съ съвета вьсехъ Стефана игумена въ себе нарекоша быти, деместика суща цьркъвьнааго.
Таче пакы въ другый дьнь блаженый отьць нашь Феодосий, призъвавъ вьсю братию, глагола имъ: «Чьто, чада, помыслисте ли въ себе, еже достойну быти въ вас игумену?». Они же вьси рекоша, яко Стефану достойну быти по тебе игуменьство прияти. Блаженый же, того призъвавъ и благословивъ, игумена имъ въ себе место нарече. Оны же много поучивъ, еже покарятися тому, и тако отпусти я, нарекъ имъ дьнь преставления своего, яко «въ суботу, по възитии сълньця, душа моя отлучиться от телесе моего». И пакы же призъвавъ Стефана единого, учааше и́, еже о пастве святааго того стада,