не збирай богатства неправаго,
не буди послух лжесвидетелству,
а зла не думай на отца и матерь
и на всякого человека,
да и тебе покрыетъ Богъ от всякого зла.
Не безчествуй, чадо, богата и убога,
а имей всех равно по единому,
а знайся, чадо, с мудрыми
и с разумными водися,
и з други надежными дружися,
которыя бы тебя злу не доставили».
Молодец был в то время се мал и глупъ,
не в полномъ разуме и несовершен разумомъ:
своему отцу стыдно покоритися
и матери поклонитися,
а хотелъ жити, какъ ему любо.
Наживал молодецъ пятьдесят рублевъ,
залезъ
[15] он себе пятьдесятъ друговъ,
честь его яко река текла,
друговя к молотцу прибивалися,
в род-племя причиталися.
Еще у молотца был мил надежен другъ
назвался молотцу названой брат,
прелстил его речми прелесными
[16]зазвалъ его на кабацкой двор,
завелъ ево в ызбу кабацкую,
поднесъ ему чару зелена вина
и крушку поднесъ пива пьянова;
самъ говоритъ таково слово:
«Испей ты, братецъ мой названой,
в радость себе, и в веселие, и во здравие.
Испей чару зелена вина,
запей ты чашею меду
[17] сладково;
хоть и упьешься, братецъ, допьяна,
ино где пил, тутъ и спать ложися,
надейся на меня, брата названова.
Я сяду стеречь и досматривать,
в головах у тебя, мила друга,
я поставлю крушку меду сладково,
вскрай поставлю зелено вино,
близъ тебя поставлю пиво пьяное,
зберегу я, мил другъ, тебя накрепко,
сведу я тебя ко отцу твоему и матери».
В те поры молодецъ понадеяся
на своего брата названого, —
не хотелося ему друга ослушатца;
принимался он за питья за пьяныя
и испивал чару зелена вина,
запивал он чашею меду сладково,
и пил он, молодецъ, пиво пьяное,
упивался он без памяти
и где пил, тут и спать ложился,
понадеялся он на брата названого.
Какъ будет день уже до вечера,
а солнце на западе,
от сна молодецъ пробужаетца,
в те поры молодецъ озирается,
а что сняты с него драгие порты,
чары
[18] и чулочки — все поснимано,
рубашка и портки — все слуплено,
и вся собина
[19] у его ограблена,
а кирпичекъ положен под буйну его голову,
он накинут гункою кабацкою,
[20]в ногах у него лежат лапотки-отопочки,
в головах мила друга и близко нетъ.
И вставал молодец на белыи ноги,
учалъ молодецъ наряжатися:
обувал он лапотки,
надевал он гунку кабацкую,
покрывал он свое тело белое,
умывал он лице свое белое.
Стоя молодец закручинился,
самъ говоритъ таково слово:
«Житие мне Богъ дал великое,
ясти-кушати стало нечево!
Какъ не стало денги, ни полуденги,
такъ не стало ни друга, ни полдруга;
род и племя отчитаются
[21]все друзи прочь отпираются».
Стало срамно молотцу появитися
к своему отцу и матери,
и к своему роду и племяни,
и к своим прежнимъ милымъ другомъ.