— Вот это.
Царевич потянулся к Миле и легонько поцеловал её в уголок рта. А потом выпрямился — осталось только эхо духа медового.
Сердце в Милиной груди отмерло и забилось часто-часто, будто бабочка, которую поманили светом и теплом да тут же огонёк и прикрыли.
— Только это? — спросила Миля, и собственный голос показался ей отчаянно звонким. — Или может быть, это тоже?
Встала она на колени, взяла в руки лицо Яромира и припала губами к его губам. И он обнял её, и прижал к себе, и стало ей жарко и сладко…
— Эй, бесстыдники! — окликнул Акусилай. — Вы тут не одни!
Миля и царевич оторвались друг от друга, смущённые, но довольные. Кот нагло ухмылялся, бурундучок издавал довольное цоканье.
А у Мили вдруг улетучилась вся радость.
— Значит, ваша Морена — это наша Марина. И неизвестно, что она сделала с моим папой.
— Мы спасём его, — сказал Яромир. — Акусилай, ты можешь спросить книгу…
— И не подумаю, — отозвался вредный зверь.
Сел он к Миле и царевичу спиной, к бледнеющим звёздам нос задрал. Да больше притворялся, чем важничал.
— Ни к чему это, — бросил через плечо. — Ответ мне и так ведом. Дело-то проще простого. Ты назад вернуться пробовала? — спросил он Милю.
— Пробовала.
— Каким манером?
— Да всяким. Миллионом разных способов.
— А задом наперёд?
— Зачем это? — опешила Миля.
— Как зачем? Вошла ты в наш мир передом, а выйти должна наоборот. Только и всего.
— А я с ней пройти смогу? — забеспокоился Яромир.
— Только ты должен передом идти, потому как она выходит, а ты входишь.
Царевич прищурился:
— Ой, смотри, Куська. Если врёшь…
И пальцем погрозил.
14
Наутро достали из сокровищницы ковёр-самолёт. Ничего, между прочим, особенного. В пору, когда Милин папа молод был, такие на стены вешали. Да потёрт к тому же и молью травлен.
Царя Василия к этому времени в опочивальню перенесли, бурундучок у него на груди устроился, а бояре шли к ним вереницей поклоны бить да каяться. Гостята рядом стоял и с бурундучиного на человеческий переводил. Он Василисе роднёй приходился и язык зверей понимал.
Гостяту царевич вместо себя за державой приглядывать и оставил, а сам с Милей на ковёр-самолёт взошёл. Одежду ему подобрали такую, чтоб в нашем мире не слишком внимание привлекала — полусапожки простенькие, штаны холщовые, рубаху без шитья да кафтан короткий.
— Мы с матушкой картины других миров в блюдце волшебном много раз наблюдали, — объяснил царевич. — Мне у вас больше всего автомобили нравятся, большие и чёрные, с оскалом блистающим. Вот бы прокатиться!
— Прокатишься, — пообещала Миля.
А сидели они совсем рядышком, в обнимку, чтоб теплее было, и поминутно целовались, и поцелуи эти были пьянее питья медового, и говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лететь и лететь вперёд. Только раз Миля спросила: