— Убить индейцев? — Спросил я. — Говори правду и тебя не станут убивать.
— Они бы сами сдохли.
— От оспы?
— Да. А мы бы днём ушли. Не успели.
— Что стало с другими индейцами?
— Не знаю. Мы дали им одеяла и стекляшки и ушли сюда.
— Вам не нужны рабы?
— Индейцы — плохие рабы. Нам всем обещали здесь землю. Много земли. Мы приехали с семьями. Меня ждёт жена и дети. На берегу.
— Сколько вас там?
— Я не знаю. Много. Три пятидесятипушечных шлюпа. Каждый был забит как бочки с солониной.
Он наконец-то открыл глаза, и они у него расширились.
— Кто ты? — Спросил он.
— Не важно, — сказал я, и ударом круглого топора раскроил ему грудь чуть левее грудинной кости. От ключицы до шестого ребра. Она лопнула, как арбуз. Я взял сердце пленника и сжал пальцами. Сердце затрепетало, дёрнулось, как живое, и остановилось.
Резко вырвав руку из груди, я показал сердце врага своим воинам. Так было нужно. Такие здесь были порядки и традиции. Кто приходил с войной, тот становился врагом. А с врагами поступали по-разному. Даже съедали. В знак уважения. Я нисколько не преувеличил свои угрозы.
Лошади, стреноженные и укрытые попонами, стояли чуть в стороне от лагеря и почти не пострадали. Лишь двух задело картечью. Одну, как я определил, прилично, другую вскользь.
— Эту, добить и освежевать, эту… Охэнзи! — Крикнул я.
Шаман подошёл.
— Эту зверюгу отведём к тебе.
— Зачем? — Испугался шаман.
— Лечить будешь.
— Духи позволяют лечить только людей. Даже собак лечить нельзя.
— А ты не призывай духов. Просто намажь их своими травами. Растолки, размочи, как ты делаешь, и намажь. Раны пустяшные, заживут и без духов.
— Без духов ничего не заживёт, — проворчал шаман.
— Да это я так, — не стал обострять я. — Ты духов не зови. Захотят помочь, помогут. И не оскорбишь ты их.
— Тратить лечебные травы не хочется, — ворчал шаман.
— Эта зверюга очень полезная и в хозяйстве, и на войне. Она много может перенести, если куда-то уходить придётся.
— Куда уходить? Зачем уходить? — Спросил, встрепенувшись, шаман.
— Пока никуда, но мало ли?
Шаман почесал затылок.
— Сейчас покажу, что это за животинка, — сказал я, и пошёл к лежащим невдалеке под брезентом сёдлам и сбруе.
Однако, потрогав заиндевевшие подседельные покрывала, я передумал седлать лошадку. Да и не делал я этого слишком давно, поэтому пыл свой я остудил, а очень хотелось.
Я снял с себя перекинутый через голову моток кожаного ремня, выделанный из шкуры бизона, достал кусок нарезанной тыквы и пошёл в сторону раненой лошадки.
— Чу-чу, — приговаривал я. — Debout, mon bon. (Стоять, моя хорошая) Regarde ce que j'ai. (Смотри, что у меня есть).