Когда-то ее отец был влиятельным человеком и имел достаток. Но свержение его короля, потеря статуса и болезнь сделали из него ничто, поглощая в это ничто всю семью Тарн. Бедностью пропахло все от тряпок до бумажных страниц блокнота, наспех сшитого из обрывков чистой бумаги.
Ровный и витиеватый почерк скользил по страницам, сплетаясь в стихи. Такие же печальные, как глаза напуганной Тарн. Грустные, трепетные и явно тайные. Такое не открывают первому встречному и уж точно не бросают, сбегая на другой край земли.
Как и медное колечко на несколько размеров больше, чем тонкие пальчики лебедя. Явно снято с материнской руки — как дар, как оберег. И этот флакон с цветочной настойкой для аромата, что пах так же ярко, как воспоминания о прошедшей ночи.
Она ушла и оставила свои богатства.
Не верю. Ложь. Не она.
Тарн такая же сердечная, как приступ, и вряд ли бы бросила то, что считала куда дороже сережек и туфель. Но Хаял…
Мог бы догадаться.
— Хаял!
— Да, господин?
Слуга возник из тени, все это время верно выстаивая у дверей свою преданность. Он всегда стоял рядом, выполнял всю самую грязную работу, вывозил продажных девок и усмирял разбушевавшихся любовниц.
Самый верный слуга, который поплатится за содеянное во имя своей любви. Столько лет ходить вокруг моей постели, собирать грязные простыни и ни разу не возлежать на них — его боль, которая была принята в обмен на возможность быть рядом.
— Где она?
— Господин?
— Где Тарн?
— Ушла…
— Не лги мне, Хаял, — голос звучал звериным рыком, пока я поднимался с колен, делая шаг в его сторону. — Не смей мне лгать. Ты лучше всех знаешь, что я делаю со лжецами.
Побледневшая кожа и выступивший бисер на морщинистом лбу сказали мне правду.
Она не ушла. Она где-то здесь. Птичка, что я назвал своей и отпустил, не улетела. Она осталась.
— Где. Тарн?
— Я все скажу, господин, — склоняя голову, Хаял признал поражение, все еще надеясь на милость, которой для него не будет. — Я все расскажу.
Холодные камни уводили в беспамятство еще сильнее, чем ледяной ветер. Они промораживали меня до самой души, минуя кости, мясо и внутренности.
Так холодно… Мне никогда не было так холодно…
Несколько часов еще было терпимо, особенно согревали теплые длинные рукава платья, но и этого оказалось недостаточно. Ступни уже не ощущались, превратившись в две ледяные детали, которые при желании можно было разбить. Пальцы на руках посинели, скрючиваясь в кривые ветки, которые разгибать было бы чревато болью, пронзающий отмороженную плоть.
Так и умру.
Глупая. Надеялась на быструю смерть, а теперь замерзаю, как выброшенная за порог псина, не решившаяся уходить и свернувшаяся клубком у дверей, жалобно скуля.