Михрютку охватил восторг, восторг мощи, лежащей в его руках. Благодарный женщине, которая так реалистично отыграла собственную смерть, он улыбнулся, глаза его горели. Лицо Хобяки тоже разрезала улыбка. Женщина лежала на тропине, не шевелясь. Обычно лояльные игре взрослые поднимались почти сразу, эта же взрослая играла максимально реалистично. Вскоре стало заметно, как в землю впитывается тяжелая кровь.
Отряд собрался вокруг места происшествия. Дети окружили соседку плотным кольцом. Абрикосовое Мыло потыкал тело тополиной веткой в бок. Саня авторитетно и молча размышлял, находясь как бы над ситуацией.
– Похоже, реально померла.
– Аминь. Свободная касса.
– Может, ее хотя бы в кусты оттащить?
– Может, тебя в кусты оттащить, чучундра? А если кто увидит, что мы скажем?
– Так что делать-то?
– Расходимся, и все тут. И дело с концом. Может, она сама по себе скирикнулась.
– Ага, «подавилась». Ты пулевое отверстие видел?
– Ха-ха, Махор, ты стреляешь, как моя бабуля. А она стреляет очень хорошо.
– Я не хотел, не хотел ее убивать, я просто стоял на посту!
Михрютка не переставал ныть. Это раздражало. Хобяка держался.
– Не квохчи, Махор, ты просто исполнял свой долг. Мы все это знаем.
– Какой же ты, мальчишка, плакса.
– Максик-плаксик.
– Ну все, теперь посадят в тюрьму нашу Михрюточку, – издевалась Полоска Света.
– До осени посадят, может, даже дольше.
– До осени? Они его вообще больше не выпустят. Никогда! Это взрослая теха была, не какой-нибудь пацан. Тем более мирная. Домой шла.
– Мирная или нет, она пересекала подконтрольную зону. Михрютка ее предупреждал.
– Я предупреждал.
– Он предупреждал.
– Он часовой, а не какой-нибудь там.
– Кто виноват, что теха не слушалась? Закон военного времени.
– Это у нас «военного времени», а у них обычный мирный день.
– Нам по фигам, кто у них мирный. У нас не мирный. У них свои законы – у нас свои. Мы Михрютку им не отдадим, потому что для них он мальчонка кровавые ладошки, а для нас герой. Не отдадим, потому что мы своих не бросаем, – вдруг отрезал Саня.
– И что скажем, когда придут милитоны?
– Ничего не скажем.
– А что будем делать, когда они начнут нас арестовывать?
– Будем отстреливаться.
В этот момент лицо Сани засияло. С этих пор его лицо всегда будет лучиться изнутри газовым светом, то самое лицо, которое будет воспроизведено и растиражировано в сотнях транспарантов по всей подпольной Малышатии, геройский профиль с гордо задранным носом.
Во дворе, как писали в дедушкиных книгах, вспыхнуло пламя войны.
– Ах ты ж тварь! – кричал омонио, получая пулю, которая сносила крышку черепной коробки и обнажала желтовато-коричневое содержимое.