Девичье население, все поголовно: шипастые ремешки, значки, арафатки, кеды с цветными шнурками, челки, тонны макияжа, одежда в двухцветную полоску или клетку, притом один из цветов обязательно черный. Обожали Спанч Боба и Хэлло Китти. Татуировка или пирсинг, при выполнении условий «хватило денег», «удалось скрыть от мамы» и «мастер в салоне согласился». У Машки есть, у Валюшки есть, я чем хуже? Увлекались написанием на теле всяких надписей, от якобы любимых людей. Называлось все это «сигны», или «сайны». Челка на пол-лица, очень замысловатый макияж с использованием одного лишь карандаша для глаз, но его ну очень много, чтобы казаться взрослей.
Вот, скажем, Варя показывает мизинчиком на девочку лет пяти у дальних качелей.
– Фру-фру-фру, это что за мерзость? – шепелявит она.
Даже издали бросается в глаза, что дела у качельной девочки идут не лучшим образом: кожа на лице оплыла и свесилась, огромные несоразмерные губищи съехали на край подбородка и болтаются сами по себе, будто бы провозгласив независимость от лица. В районе живота у девочки расположились пузыри, будто держит она под одеждой два воздушных шара, пузыри эти мешают ей при хождении, и девочке приходится выгибать спину дугой, по причине немалого их веса. Шары, как и губы, живут отдельной жизнью и время от времени оказываются то на ребрах, то, если девочке помогают взобраться на качели друзья, норовят ударить по подбородку.
– Это animal delux! – отзывается Люся.
– Кто?
– Ну силикоша, елки. Вы что, силикош раньше не видели?
– Как-то не очень.
– Так это же… Они так хотели стать детьми, что у них получилось. А силиконка внутри них не уменьшилась. Осталася того же размера. Вот так-то.
– Оххо-хо.
– Ага. Им сейчас сложнее всего.
– Это еще что. В нашем дворе всего одна живет, а есть дворы, в которых сотни. Одни силикоши и блудяшки разные. Ну, там, где дома поновее. Вот там по правде страхотун.
Чем дольше держалась попакратия, тем меньше Башка понимал своих друзей. Он начал понемногу терять чувство юмора, чужие смысловые конструкции скрипели для него своими ржавыми балками слишком громко. Скоро Башка и вовсе заблудился в диалогах соратников, как в глубокой тайге.
Малыши сидели на картонках, досках и старых куртках вокруг зажженной шины. За их спинами сжималось кольцо темноты. Эта темнота уже успела сожрать недостроенное здание, оставив нетронутым лишь его небольшое горящее вонючей резиной сердце, и теперь тянула к нему свои холодные ладони.
Виталз возвышался, подчеркнутый оранжевым светом огня. Закатив глаза, словно пытаясь заглянуть под собственные надбровные дуги и дальше, под лоб, перебирая пальцами перед собой, как бы играя на невидимом бандонеоне, он декламировал в поэтическом экстазе. Вместе с едким запахом жженой резины миру явился первый речитатив Виталза: