Перед особнячком стоял только КамАЗ, «газельки» не было. Я постучал в дверь — тишина. Странно, у Лёхи дома всегда кто-нибудь есть: он сам, или Люська, или дети. Впервые случается так, чтобы никто не открыл. Я постучал ещё раз. Никого. Ладно, зайду вечером.
Едва добравшись до своей калитки, я услышал знакомое дребезжание двигателя. Из-за мелочёвки вывернул «уазик» Галыша и остановился напротив меня. Двигатель чихнул, и на улицу вывалился Галыш.
— Ром! Ромка! Давай сюда!
Он кричал так, как будто я находился самое меньшее в километре от него. Галыш по сути своей человек яркий, праздничный, но ни в коем случае не нервный. А сейчас он нервничал. Глаза округлились, щёки зарделись, губы дрожали, словно в сильном испуге. На Галыша такое совсем не похоже. Я сунул распечатку в почтовый ящик, чтоб не таскать с собой, и быстрым шагом подошёл к «уазику».
— Что случилось?
— Садись, — махнул Галыш. — Поехали.
Я сел не задавая вопросов, и лишь когда Галыш выжал газ, вновь спросил:
— Случилось-то что?
Галыш покосился на меня.
— Дядьку моего перевозим. А у него пианина. Понимаешь? А нас только я, да Лёха, да дядька. Несмогаем. Четвёртый нужен.
Две секунды я переваривал услышанное, а потом взорвался.
— Ты совсем дебил? Я думал, случилось что, а ты — пианино?
— Да ничё не случилось. Ром? Нормально всё. Просто помощь нужна, гляжу, ты идёшь. Чё, не поможешь что ли?
Вот взять бы этого Галыша, спустить с него штаны да голышом…
— Помогу, — уже успокаиваясь ответил я.
— Ну и я так понял. Чё, Ромка не поможет что ли? Поможет, сто пудово. Вот и позвал.
Я покачал головой и отвернулся к окну. Уазик выехал на большак, проехал мимо череды складов и магазинов стройматериалов и свернул к рынку. Галыш жил где-то за Центральной площадью на улице Фабричной. Как-то ночью мы с Лёхой завалились к нему в пьяном разгуле. Я хорошо помнил серую пятиэтажку постройки семидесятых годов прошлого века с расхлябанными дверями. Её бы снести давно, но куда девать жильцов, власти пока не решили. Крохотная двушка на третьем этаже встретила нас приветливо, хотя обличием своим больше походила на склеп, где заживо похоронены мечты целого поколения. Мы пили и пели на кухне до самого утра и слушали проклятия соседей, фальцетом доносившиеся со всех сторон. Сейчас как вспомню, так стыдно становится, а тогда было весело. Дяди Галыша с нами в тот раз не случилось, но о его существовании я знал, и пианино с полу стёртыми буквами «Октава» на крышке видел. Тяжёлое пианино. Думаю, даже четверых нас будет мало.
— А чего он вдруг съехать решил? — спросил я. — Вы не ругались вроде.