Гроб с телом Аркашки привезли из морга в первом часу дня. Всё утро шёл дождь, и лишь к обеду чуть-чуть развиднелось. Дул холодный ветерок, взбивал на лужах лёгкую рябь. В дом гроб заносить не стали, поставили на две табуретки перед крыльцом. Бабы дружно завыли, и только Нюрка стояла будто каменная. Дети, Ванюшка и Танечка, обнимали мамку, плакали, смотрели по сторонам растерянно.
Людей на похороны пришло немного, ближние соседи да кто-то из родственников. Друзей у Аркашки, как выяснилось, не было. Все расходы по похоронам взял на себя Лёха. Заказал катафалк, автобус, поминки в столовой. Нести гроб в церковь на отпевание не осмелились. Пригласили батюшку. Лёха сунул ему денег в руку, но батюшка, услышав, кого надо отпевать, отказался наотрез. Ушёл. Так и отпели — отплакали — общими силами, сообща.
Пока ждали катафалк, я невольно вслушивался в разговоры. Старуха с красными то ли от давления, то ли от слёз глазами нашёптывала соседкам:
— Пил много. А последни дни и вовсе не останавливалси. Так и удавилси по пьяни.
— Нюрку-то жаль как, — вздохнула другая.
— А чё жалеть-то? Даже не всплакнула ни разу.
— Дети сиротами ныне.
— Дети чё, дети вырастут. А вот она как без мужа? Кто её теперичто возьмёт?
Соседки вздыхали, охали, хватались за щёки, но во всех этих вздохах подлинной жалости ни к покойному, ни к семье его не слышалось. Просто традиция такая: вздыхать, хвататься за щёки, лить слёзы.
Среди присутствующих я увидел Геннадия Григорьевича и Анну. Это было неожиданно, я даже не поверил сначала. Они стояли поодаль от гроба, у дороги. Подходить к ним я не стал. Геннадий Григорьевич казался расстроенным. На нём был двубортный костюм и плащ; редкие волосы зачёсаны назад, в руках носовой платок. Анна надела чёрное платье до щиколоток и тёмно-серое пальто. В таком виде она походила на монашку, не хватало только клобука. Даже в похоронном наряде она выглядела настолько обворожительно, что я невольно задержал на ней взгляд и смог отвести его лишь когда подъехал катафалк.
Стали прощаться — поспешно, будто торопились куда-то. Люди шли вокруг гроба, крестились, шептали молитвы. Нюрка по-прежнему стояла истуканом, словно всё, что происходило, нисколько её не трогало. Мы тоже обошли гроб по кругу: я, Лёха, Серёня. Галыш остался в стороне и на немой вопрос Лёхи: «А ты?» — отрицательно покачал головой. Что ж, его дело. Из всех молитв я знал лишь пару строк из «Отче наш» и чтобы не отличаться от прочих, шевелил губами, как будто тоже читаю.
Геннадий Григорьевич заметил меня, кивнул. Я кивнул в ответ и снова посмотрел на Анну. Она меня не увидела или сделала вид, что не видит. Лёха проследил мой взгляд и спросил: