— Всё по Аньке сохнешь? — спросил прерывая мои наваждения Лёха. — Хочешь колбаски?
Я открыл глаза: у Лёхи на коленях сидела Муська и тёрлась мордашкой о его ладонь, и не понятно, кому какой вопрос предназначался.
— Ведьма она, — уже глядя на меня, констатировал Лёха.
Это было что-то новое, и я спросил удивлённо:
— С чего это вдруг?
— У этих Арбатовых все бабы ведьмы, — охотно поведал Лёха. — Они зубы умеют заговаривать и вообще. Не связывайся с ними.
— Подумаешь. Я тоже умею зубы заговаривать. И что с того?
— Да так… — Лёха помолчал, переводя взгляд с колбасы на коньяк, и сказал осторожно. — Говорят, Анька за Илюху Герасимова собралась.
Я усмехнулся. Так вот откуда взялся этот нежданный ночной визит.
— Ты не иначе поддержать меня пришёл?
— Пришёл, — кивнул Лёха, и заговорил, распаляясь. — А что? Кто тебя знает, может ты за Арканей следом надумал? А нам одного висельника на город с лихвою!
— Потише, Лёш, не кричи. Куда разбежался? Давай выпьем.
— Чё «потише»? Чё ты ухмыляешься? Ты тут сейчас из себя умного строишь, а ты не забыл на сколько лет её старше?
— При чём здесь это?
— А при том! Ещё удивляешься, что она не тебя выбрала!
— Лёш, ты чего разошёлся? Понимаю я это.
— Ни хрена ты не понимаешь!
— Да пошёл ты…
Лёха выдохнул.
— Я твой друг, Ром, поэтому на грубость твою не обижусь и никуда не пойду.
Он разлил коньяк. Я поднял стопку, посмотрел содержимое на свет — в каждой капельке отражалось лучистое янтарное солнце. Засмотришься. Такое пить больно, а не выпить — обидно. Я выпил, вытер губы ладонью, потянулся за сыром.
— А ты знаешь, Лёш, когда мужик начинает понимать, что стареет?
— Когда?
— Когда между водкой и женщиной, он выбирает водку.
— А если и то, и другое?
— Ты оптимист, Лёха. Это потому что у тебя Люська есть. Повезло тебе.
— Видел бы ты, как мы ругаемся. Знаешь, сколько посуды бьётся?
— Тогда найди другую.
— Дурной я что ли?
Лёха отвернулся к окну. Глаза его сузились, от переносицы к вискам потянулись кривые морщины. Такое случается, когда Лёха задумывается о сущности бытия. Но его задумчивость меня никогда не воодушевляла, в этом состоянии он становился скучным и нудным. Я постучал ладонью по столу.
— Э, очнись. Ты домой не собираешься, друг?
Лёха посмотрел на меня потускневшими глазами и спросил недовольным тоном:
— Гонишь?
— Забочусь. От Люськи завтра не влетит?
— Не влетит. Она у тёщи ночует. Можем пить хоть до утра.
Я посмотрел на бутылку, оставалось меньше половины. Тут не то что до утра, до следующего часа не хватит. Но может у Лёхи припасена ещё бутылочка, с него станет.