— Вот ещё одна причина не отправлять рукопись.
Арбатов выпрямился и посмотрел на меня с удивлением. И взгляд, и голос его окрепли.
— Бог с вами, Роман. Это как раз та причина, по которой следует отправить рукопись. Вы чего боитесь: что у вас появятся враги или что вас не поймут?
— Враги? Как много чести. Это уж точно здесь не при чём… Геннадий Григорьевич, вы же редактор и вам ли не знать, чего ждут издательства. А что есть мой роман? Скучная тягомотина из жизни пенсионера. Кому это интересно кроме автора? Кучке дилетантов от литературы, которые вдруг углядели в нём свои автопортреты?
— Меня вы тоже относите к дилетантам?
— Не прибедняйтесь. Ни вас, ни Марию Александровну, разумеется, я дилетантами не считаю. Но это ничего не меняет.
— Тогда зачем вы писали роман? Столько времени потратили.
— Что вообще может значить время? Я хотел написать книгу, чтобы она была, вернее, не была одноразовой. Чтобы её перечитывали.
Арбатов повернулся к кассе, поднял руку.
— Лидочка, повторите, пожалуйста, — и снова вернулся ко мне. — Какие у вас серьёзные запросы, Роман. Боитесь, что вас не поймут и весь ваш труд пойдёт прахом? Что ж, не скрою, такое случается, и смею вас уверить, случается часто. И не дай бог испытать подобное… — Арбатов замолчал и некоторое время смотрел задумчиво на свои ладони. — Но штука в том, уважаемый Роман Евгеньевич, что если вы не попробуете, то никогда не узнаете, что же такого вы написали. И всю жизнь будете сидеть над рюмкой водки и мучиться вопросом: а вдруг бы поняли? Вдруг бы… Так что не забивайте себе голову чепухой, отправляйте рукопись. И вполне возможно, что много лет спустя ваши романы будут изучать в школах. Хотя бы в качестве внеклассного чтения.
Буфетчица поставила перед ним рюмку, смахнула со стола крошки. Я дождался, когда она уйдёт и ответил:
— Ерунда, какая там школа. Я пишу для тех, кому за тридцать, кому уже есть, что вспомнить и есть на что ещё надеяться. Детям мои мысли не подходят.
— Но изучают Толстого, и Чехова…
— Изучают. Но многие ли понимают? И не отбиваем ли мы у детей охоту к литературе произведениями авторов такой глубины и силы? Нет, Геннадий Григорьевич, к великому надо идти постепенно.
Арбатов поднял рюмку, выпил, потом достал кошелёк и положил на стол несколько купюр.
— Не о том мы… Ладно, не буду с вами спорить, пора идти. Дел, знаете, с этой свадьбой… — Геннадий Григорьевич махнул рукой то ли на прощанье, то ли в расстройстве. — А рукопись всё-таки отправьте. И бороду сбрейте. Не идёт вам.
Я допил кофе, подумал заказать водки — рюмки, выстроенные Арбатовым в ряд, вносили в душу смятение; сунул руку в карман, нащупал несколько монет. Маловато, не хватит. Встал, высыпал свою мелочь поверх купюр Геннадия Григорьевича и направился к выхожу. В дверях столкнулся с компанией крепких мужиков в форменных железнодорожных жилетах. Они торопились к прилавку, и буфетчица улыбалась им как родным. Я посторонился. Меня они не заметили, и если бы я не сделал шаг в сторону, смели бы с пути, как паровоз снежный сугроб.