Фьорики последовали моему примеру с небольшим опозданием и всем своим многочисленным галдящим семейством устремились на самую макушку, где безмятежно покачивалась всё ещё нетронутая ими миртошка. Я остро позавидовала им. Зверьки были такими лёгкими, что могли без особых усилий занять тонкие ветки, куда гратере доступа не было.
И снова эти жуткие звуки — ш-шух… ш-шух… ш-шух... - подстегнули меня, заставляя карабкаться все выше и выше, пока ветки под ногами не стали настолько хлипкими, что тряслись и прогибались от малейшего шевеления.
Момент, когда гратера начала штурмовать дерево, выпал из моего сознания. В безумном страхе за свою жизнь я вцепилась в истончившуюся макушку миртофеля на широкой развилке ствола и принялась молиться, сама не понимая кому — Богу, вселенскому разуму, космическим и кармическим силам… любому, кто был способен услышать панический крик моей души.
Мягким вкрадчивым прыжком гратера запрыгнула на соседнюю ветку. Я увидела ее хищные глаза — вертикальный черный зрачок на желтовато-коричневом фоне, — и осознала, что сейчас последует смертоносный удар мощной лапы с кинжально острыми когтями.
И он последовал.
Я резко отпрянула назад, выпуская из рук ветку миртофеля. Лапа гратеры вспорола воздух буквально на расстоянии волоска от моего лица… и с такой скоростью, что зрение зафиксировало только смазанную тень. Один коготь поверхностно мазнул по коже, оставив за собой острую вспышку боли на лбу. Что-то звонко лопнуло, мир перевернулся…
И тогда я поняла, что лечу вниз.
Две раскидистые ветви миртофеля с нижнего яруса кроны дважды гасили скорость моего падения. Но сила, с которой они выбивали воздух из груди, была слишком жёсткой. От ударов внутри все заныло, показалось даже, что хрустнули ребра.
Несколько мучительных мгновений спустя я наконец рухнула на землю с глухим звуком, будто упал мешок с песком. А затем на глаза обрушился освобожденный вихрь цветных энергий.
Силясь сделать вдох избитой грудной клеткой, я в полузабытье провела рукой по лбу. Пси-ограничителя не было, и в сознание отовсюду летели смутные мыслеформы — слишком расплывчатые и слабые, чтобы принадлежать разумным существам. Это были инстинкты и физические побуждения в чистом виде.
Фьорики, засевшие на макушке дерева, дружно боялись гипертрофированного их восприятием монстра. Несколько неопределяемых существ поменьше ползком удалялись прочь от места моего падения и очень интенсивно желали оставаться незамеченными. Опасались они лишь того, что хищно пахнущее чудовище (и, как ни странно, я сама с ним за компанию) вдруг решит прочесать окрестности и съесть их крошечные нежные тела.