Невольно заинтересовавшись, я шагнула ближе к самой первой фигуре, окутанной ярко-красными и темно-бордовыми всполохами.
И сразу же отшатнулась.
От этого раба несло сдержанной яростью, желанием рвать и крушить все вокруг. А ещё огромной усталостью. Он вдруг поднял глаза с полопавшимися капиллярами на мутных белках и наградил меня взглядом, полным отвращения и ненависти.
— Глаза в пол, Грай! — резко приказал охранник и обратился ко мне: — Госпожа, желаете наказать его за неуважение? Плетью или болевой кнопкой на ошейнике?
На щеках раба заиграли желваки, и он неохотно снова уставился себе под ноги. Казалось, даже слышен скрип его стиснутых зубов.
— Нет, не желаю. В резервации практикуют физические наказания? — Я отошла подальше от этого бешеного типа, полыхающего красным. — Думала, тут территория комиссии ЗССР.
— Это так, госпожа. Но на планете действует «Рабская декларация» с перечнем разрешенных наказаний за строптивое поведение. И резервация даже под эгидой ЗССР обязана ей следовать. Многие островные госпожи охотно пользуются этой возможностью…
— Даже иммигрантки?
— Не могу ответить точно, госпожа. Иммигрантки… кажется, были один-два случая, — ответил охранник. Бледно-оранжевый кокон вокруг его тела расцвел желтоватыми пятнами, транслирующими неуверенность.
— Всё потому, что потока иммигрантов на эту планету пока нет, — пояснила Талла Ней. — Программа открылась всего год назад.
— Понятно.
Я двинулась дальше вдоль шеренги, изучая ауры и быстро проходя мимо буйных «ярко-красных». Проблемы мне не нужны.
Времени на то, чтобы заглядывать в глаза рабов, анализировать и советоваться с Таллой, не было. Позади остался тяжёлый день, проведенный впроголодь, и больше всего мне сейчас хотелось добраться до своего нового дома и проинспектировать съестное содержимое кухни.
Поэтому выбор своих обязательно-иммигрантских пятидесяти лишних ртов я осуществляла, ориентируясь на эмоционально-безопасные ауры — фиолетовые, от которых веяло чем-то спокойно-рассудительным; зелёные, как у меня самой; бронзовые, источающие ощущение смиренной силы… и, больше из жалости, голубовато-серые, которые транслировали печальное уныние и безнадежность. Все они казались очень тусклыми и были усеяны темными пятнами то ли от болезней, то ли от депрессии, то ли просто от морально-физического истощения.
Других базовых цветов не нашлось.
Охранник следовал за мной по пятам, отмечая в рабочем коммуникаторе выбранных рабов и сразу же отсылая их в противоположную от шеренги сторону. Там стоял другой охранник, который, не мудрствуя, просто шлёпал несчастным на лбы допотопную ручную печать, измазанную в водостойкой краске. На коже оставался красный кружок, перечеркнутый галочкой.