Да, я понимала. Очень хорошо. Если гигантская Тварь оживёт, сколько зла можно будет натворить! Сколько крови прольётся – и невинной, и грешной!
Раньше бы это меня остановило. Теперь же – скажу так: чуток первозданной дикости, не скованного ничем Змеиного гнева – отнюдь не помешало бы нынешнему, насквозь прогнившему обще…
В моём уме возникали картины, одна другой краше: вот огромный Дракон, восстав ото сна, ползёт и топчет ханских стражников в кровавую кашу. Вот Рашид убегает от Дракона, но я, – я, не кто иной! – с кинжалом в руке встаю на его пути. Вот злая, глупая Мара, которую бьет по лицу мой друг – Бес; княгиня валится наземь, и тяжелый каменный коготь пригвождает ее к земле…
– То будет наша победа. Наша с тобой!
– Ну, предположим, – скрепя сердце согласилась я. – А после – что?
– А после – новый мир, – молвил Бес. – Где мы, и Дракон, и больше никого. Как в твоих снах. Подумай: хана не будет! Не будет его противных жен… Не будет толсторожей Мары. Ты в полной мере ощутишь свободу, которой так долго была лишена.
Женщина в суконной куртке и штанах, подвернутых чуть выше колена, протягивает мне руку. Мы – на спине громадной черной птицы. Блондинка обнимает меня; смеётся. Хлопает по плечу.
«Теперь ты наша».
Птица кружит над Бахчисараем, лежащим в руинах. Я слышу громкий клёкот, доносящийся из её зоба: «Молодец, стар-рушка, не подкачала». О ком это – обо мне или той женщине, я понять не в силах. Но как бы там ни было, приятно вот так лететь и глядеть на старый мир, умирающий в муках.
Мы с Бесом – вдвоём, на лугу. В сиреневой траве (и не напоминайте, мол, «не бывает такого». В этой жизни всё, как Джяур захочет!)
Я провожу подошвой туфли по его голой лодыжке; он сладостно усмехается сквозь сон… Где-то вдали – лес; над вершинами деревьев, там, где раньше я видела Кара-Даг, теперь высочит спина Змея.
Моего личного Змея. (Хотя… Не дорогой ли ценой куплено это счастье? А впрочем – кто сказал, что такую цену не стоит платить?)
Небо тоже стало фиоловым. Кудри у Джяура, в свете маленького южного солнца, больше не кажутся русыми; я с трудом могу определить их цвет. Немного синие, немного бурые, совсем чуть-чуть – в тон майской сирени… «О-ой, больше нечем заняться, да? Что ты свое время на такую ерунду тратишь?»
Так хорошо. В кои-то веки!
Мир счастья, мир свободы… Покой. Благодать.
Правда, в этом покое не нашлось места Н'дару.
«Не нашлось?! С чего ты взяла?» – это женщина в куртке. Возникла внезапно, и луг тут же пропал. Я – в пустоте. Белой, тошнотворной пустоте.