– Боже мой! – вырвалось у Ксюхи. И она тут же зажала рот рукой.
Фёдоров уставился в потолок и замолк, борясь со слезами.
Молчали и мы, пытаясь переварить услышанное.
На меня будто вылили ведро ледяной воды. Подумать только! Увидеть собственный высохший труп…
Старик вытер глаза рукавом, откашлялся и продолжил с заметной дрожью в голосе:
– Таким образом, я узнал свою судьбу… Увидел то, как умру.
– Такого и врагу не пожелаешь… – произнёс Серёга.
– Да такого вообще никому не пожелаешь! – воскликнула Ксюха. – Это бесчеловечно! Никто этого не заслуживает, никто!
– Как бы то ни было, факт остаётся фактом. – хрипло молвил Фёдоров. – Я предпринял бесчисленное множество попыток как-то повлиять на это, собрать информацию, что-то изменить, но ничего не приносило результат, – мой труп оставался здесь. Тогда я решил просто бежать куда-нибудь подальше отсюда. Даже без увольнения, – было уже плевать. Оставил записку, собрал вещи и отправился наверх.
– Правильно! Надо было сразу так сделать! – одобрила Ксюха.
– Вот именно, милочка, сразу. Надо было сразу. Но кто же знал… – Старик машинально поднял со стола пустую пачку «Примы», потряс её и разочарованно бросил обратно. – Беда оказалась в том, что я провёл здесь слишком много времени, слишком много узнал, слишком много побывал в ямах. Я успел стать частью этого нового безумного мира, где властвует Молох. Частью, понимаете? Метро проникло внутрь меня и привязало к себе настолько, что уже не могло отпустить.
– Как это? – спросил я.
– Поднявшись на поверхность, я начал чувствовать недомогание. Слабость, лёгкое головокружение. Поначалу не придал значения. Но чем дальше я удалялся от станции, тем хуже мне становилось. Пульс участился, жутко разболелась голова, появились судороги, стало тяжело дышать. А потом и вовсе начал задыхаться.
Тогда я сделал несколько шагов назад и ощутил пусть небольшое, но облегчение. И чтобы недомогание полностью ушло, мне пришлось спуститься обратно на станцию. Таким образом, я и оказался в этой страшной ловушке. Поэтому, когда, после аварии, закрывали Ленинградскую, мне пришлось прятаться. Меня искали какое-то время, но в итоге ушли ни с чем. Стоя за колонной центрального зала, я смотрел, как последний рабочий закручивает гайку на решетчатой двери перед нижним вестибюлем. Смотрел, понимая, что обрекаю себя на одиночество. И на пусть не такую быструю, как наверху, но гораздо более жуткую смерть. Затянув гайку, рабочий ещё долго вглядывался во тьму. И, видимо, на всякий случай бросил гаечный ключ на эту сторону. Я слышал, как удаляются его шаги. А потом погас свет.