Платье было расшнуровано и снято, и разложено на кресле, туда же отправились обе нижних юбки — чёрная и белая.
— Платье сняли, но как будто и не раздевали, — констатировал со смехом Себастьен.
— А вы как хотели? Для такого силуэта нужен каркас, — пожала она плечами.
— Танцевать-то в этом как, скажите? Это же тяжело и неудобно!
— Зато соответствует эпохе. Вы могли видеть — именно в этом как раз и танцевали. И сами танцы всегда придуманы с учётом одежды, которую носили. Вольту лучше всего танцевать в платье, как у госпожи Барбареллы — с тяжёлыми мягкими юбками. Моё платье заточено под нотированные танцы с руками — как та сарабанда. А в пышных кринолинах, как у Кьяры и половины дам в зале — вальсы и польки.
А потом она помогла ему снять фрак, жилетку и бабочку. С туфлями и брюками он справился сам. Разлил вино.
— Пить за успех предприятия пока рано, пусть вернутся сначала. Но за нас-то можно!
— За нас можно, — вернувшись нему на колени, она опять прикрыла глаза.
Себастьен рассмотрел со всех сторон её корсет, она сняла запонки манжет его сорочки. Потом он всё же дёрнул за верёвочку, а верёвочки в корсетах у тётушки Женевьев специальные, они хорошо держат нагрузку и хорошо скользят. Корсет сняли, мокрую сорочку сняли, развязали ленты у чулок, а сами чулки просто свалились на пол.
Пока Себастьен расставался со своей сорочкой и чем там у него ещё оставалось, Элоиза зажмурилась и сделала то, что всегда делала раньше после избавления от жёсткого утягивающего корсета: стала чесать придавленные бока. Она и так выглядит весьма помятой, со следами от сорочки и шнуровки, так что хуже уже не будет.
— Что это вы делаете, сердце моё?
— А вы не поняли? После бала дамы чешутся!
— Это ритуал?
— Это необходимость, — буркнула она и обняла его. — А чтобы не смотреть на помятые бока, корсет не снимали. Или снимали, но уже в темноте.
— Мы сейчас отнесём ваши помятые бока под душ, и они разгладятся.
Позже они лежали на простынях, переплетя ноги и лениво блуждая друг по другу ладонями. Даже спать хотелось не так сильно, как под конец на вилле Донати.
— Скажите, сердце моё, точнее, похвастайтесь: много ли вам за ночь поступало неприличных предложений? — вдруг спросил он.
— Ну… два, наверное, — рассмеялась она. — Но не в определённой форме, на которую пришлось бы отвечать определённым отказом, а завуалированно. Например, у господина Пьетро вольта является таким вот недвусмысленным предложением. Только он не подумал, что со мной придётся именно что танцевать, — вспоминать это до сих пор было смешно. — А вам есть, чем похвастаться?