.
Правда, отзыв на «Руслана и Людмилу» был далек от терпимости к новому в искусстве, но для истории российских клубов представляет интерес другое в этом отзыве — упоминание Благородного собрания, не имевшего, казалось бы, никакого отношения к сюжету сказочной поэмы. «Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна», — поучал поэта Каченовский, имея в виду обращение его к русскому фольклору, к былинам и сказкам, и возмущенно спрашивал: «… Если бы в московское Благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал зычным голосом: „Здорово, ребята!“ — неужели стали бы таким проказником любоваться?»>{74}
Замысловатое «предположение», которым Каченовский думал посрамить Пушкина, косвенно указывало на идеальный критерий отбора в Английский клуб. Помимо равно необходимой для клуба и Благородного собрания принадлежности к дворянству, как «благородному сословию», обязательной была еще в глазах профессора просвещенность. Тем более она была обязательна для малочисленного сравнительно с Благородным собранием Английского клуба — при наличии большого числа желающих стать его членами. А. Я. Булгаков также полагал, что из стоящих в очереди только меньшая часть — 20 % — достойна принятия. Следуя примеру дворян, не стремились безбрежно расширять свой состав и купеческие клубы, с одной стороны, обусловливая прием «хорошим поведением» представителей купеческого сословия, а с другой, привлекая в клуб «художников и ученых».
Однако в понимании того, что есть просвещенность и просвещенный вкус, почтенный критик и юный поэт расходились, точно так же, как не было единодушия в толковании их современниками понятия «аристократия». То и другое было существенно для формирования тогдашней российской элиты, или аристократии, как ее понимали Пушкин и Вяземский. Так же, как Каченовский, они не считали, что это сплошь все дворяне, предвосхищая позднейшее понимание элиты мыслителями XX в. Бердяевым, Тойнби и Сорокиным, которые подчеркивали, что в отличие от прочих социальных групп это духовная общность, не имеющая видимых границ, где самостоятельную ценность имеет каждый ее представитель. Другое дело, удавалось ли выдержать критерий просвещенности — в любом толковании — на практике в России начала XIX в. В том числе при отборе в клубы.
Нужно иметь в виду, что проблему критериев допуска в элитарные клубы не считали раз навсегда решенной и в Англии XIX в. Там это было связано с интенсивным ростом промышленности и торговли и формированием новой, буржуазной элиты. На первое место ставилось не происхождение, а «хороший тон», что было в достаточной мере субъективным признаком «джентльмена». Этим определялись различия между одновременно действовавшими клубами по престижности. В начале века в английские аристократические клубы старались не допускать нуворишей или неотесанных военных. Но постепенно, в результате слияния в Викторианскую эпоху двух элит, аристократической и буржуазной, старинное понятие «джентльмен», подразумевавшее незапятнанную репутацию и хорошие связи, превратилось из разъединяющего в объединяющее и тем самым консолидирующее нацию