— Устал? — спросил Пахомий не то с усмешкой, не то с заботой, засыпая в воду крупу. — Ничё, денька через два втянешься! А щас мы с тобой кашицы похлебаем да спать ляжем. А завтра, на зорьке — опять в путь.
Николаю не хотелось каши. Но от усталости он даже и спать бы сейчас не смог. А ведь казалось, дураку, что самое страшное — двухчасовые переходы с ружьём, боекомплектом и шанцевым инструментом! «Денька два», обещанные монахом, в таком темпе ему точно не пережить! Но всё же парень он был молодой.
По мере закипания воды усталость хоть и не проходила, но отодвигалась куда-то внутрь. Тут он вспомнил о горбушке...
— Брат Пахомий, — начал он. — А кому же ты хлеб-то оставлял? Птиц кормить?
— Лешему, — спокойно отозвался инок, сосредоточенно помешивающий кашу.
— Это какому такому лешему? — удивился Сумароков.
— Ну, такому, что по лесу бродит да путников случайных, вроде нас с тобой, заводит, — серьёзно ответил Пахомий, подсаливая варево.
— Брат Пахомий, так ты же особа-то духовная, а в леших веришь? — привстал юнкер от удивления.
— Духовная, — кротко согласился монах, вытаскивая из мешка тряпицу с сушёным снетком, которым он слегка «заправил» кашу. — И в леших верю...
— Так сказки же это всё! — воскликнул Сумароков. — Мы вон, полгода по лесам да по оврагам воевали — ни леших, ни кикимор не видели.
— Сказки, говоришь? — переспросил Пахомий, помешивая кашу. — А коли это сказки, так кто же там у тебя за спиной-то стоит?
Юнкер, забыв о нечеловеческой усталости, подскочил на месте и схватился за мешок с притороченным пистолетом. Узел был завязан так прочно, что не поддавался ногтям и Николай вцепился в него зубами. И, почти уже осилив завязки, услышал негромкий хохот монаха.
— Вот ведь быстрый какой, — едва выговорил Пахомий, борясь с раздиравшим его смехом: — Сказки, говоришь, бабьи? Чего ж ты тогда за пистолет-то схватился?
Потом, немножко посерьёзнев, монах сказал:
— Знаешь, паренёк, может, и сказки... Меня вон игумен-то наш тоже ругал, когда увидел, как я шкалик водки на пень поставил. Правильно — нечисть, мол это. А мне как-то спокойнее, когда хлебушка или чё-нить ещё хозяину-то лесному в дар принесу... Батюшка мой, царствие ему небесное, знатным охотником был. Так он лесовику всегда табачок оставлял. Так батюшка-то, в отличие от прочих охотников, что жадничали, никогда с пустыми руками не приходил! И в лесу он частенько ночевал. Так вот бывало, что зимой под ёлкой сидел, а волки шли и не тронули!
— М-да, — только и сказал Николай. — Нянюшка моя, помнится, всегда на кухне блюдце с молоком для домового держала. И кусочек пирога туда же...