— Поэт Денис Васильевич Давыдов?
— Для кого поэт, а для кого — боевой генерал. Он ведь как о событиях на Сенатской услыхал, то сразу же в Москву прискакал. А туда и Михаил Павлович прибыл. Император племяннику моему всю кавалерию поручил. А что — Денис хоть и поэт, но и командир отменный.
— Всегда считал Дениса Васильевича либералом. Думал, что он будет на нашей стороне.
— А он либерал и есть. Только не революционер, как Вы, а… — тут генерал замешкался, подбирая нужное слово, — а фрондёр. Пошумит-пошумит, пару стишков накропает, а прикажет государь — он в седло и за саблю. Вот так вот. Видите, господа, Михаил Павлович мне большее уважение выказал, генерала на переговоры прислал. А тут... коллежского асессора. И то как государственный преступник вы, вероятней всего, будет лишены всех чинов и званий.
— А мне ничего и не нужно.
— Верю, не горячитесь. Но вы подумайте: если уж такие либералы, как Давыдов, не пошли к вам, то с кем вы останетесь?
Кюхельбекер вздохнул. Ему вспомнились строки из собственного романа в стихах:
В косматой бурке, в боевом огне,
Летишь и сыплешь на врагов перуны,
Поэт-наездник ты, кому и струны
Волшебные, и меткий гром войны
Равно любезны и равно даны...
Роман был начат ещё в лицее, но не был завершён. И будет ли закончен?
— Ладно, Вильгельм Карлович, расскажу всё как есть, — сжалился Ермолов. — Изложу вам то, что и Денису Васильевичу сказал. Теперь послушайте. Даже если бы я был полностью на чьей-то стороне. Неважно, на стороне императора ли, на стороне ли мятежников. И даже буде сейчас лето, и дороги хорошие, и провианта вдоволь, и чечены полностью замирены, я всё равно бы не двинул корпус с Кавказа.
— Отчего так?
— А оттого, сударь мой, что в самое ближайшее время грядёт война. Или же у вас в Петербурге ничего не знают и ничего не ведают? Я же, почитай, с самой весны прошлого года депеши слал — и государю императору, и министру иностранных дел Нессельроде. Неужели никто ни о чём не знает?
— Нессельроде исчез. Его бумаги ещё никто не разбирал. А бывшая императорская канцелярия сгорела.
— Как так? Кто посмел? — рыкнул генерал недоумённо.
— Народ, — коротко выдохнул Кюхельбекер, не желая вспоминать ужасов 14 декабря.
— Ясно. Восставший народ врывается в казематы Бастилии. Поход пьяных голодранцев в Тюильри, мать вашу так, — не выдержал Ермолов, потрясая кулаком.
— Да и с Николаем Павловичем не всё понятно. Кто его убил — солдаты ли, обыватели-бунтовщики, никто сейчас не знает.
— Эх, вы, карбонарии-угольщики, — презрительно сказал генерал, — выпустили джинна из бутылки. Как же теперь его обратно загонять будете?